Ирина Ставская - Чудесные каникулы Страница 17

Теофил Спиридонович вышел из-за стола и сказал в замешательстве:

— Что за чертов ребенок!

— Сам виноват, и еще капризничает! — поддержал Герасим.

— Скажите, пожалуйста! Обиделся и ушел! — возмутился Теофил Спиридонович. — Теперь что нам — приглашать его с калачами, что ли?

— Если бы он был моим братом… — медленно произнес Дэнуц…

— С калачами или без калачей, но я не могу оставить его одного в лесу. Ночь надвигается, пойми меня! — мама была очень встревожена.

— Кто мог предположить… — пробормотал Теофил Спиридонович.

— Пойдем найдем и принесем его на руках, — предложил Герасим, глядя на Антона и Дэнуца: то есть они втроем, пусть только Валентина Александровна скажет.

— Ни в коем случае! — отрезала мама. — Так тоже нельзя!

— Если бы он был моим братом, я привел бы его за ухо, а не на руках! — заметил Дэнуц.

Мама посмотрела на него неодобрительно: своих детей они воспитывали только словом.

— Тинел, иди, милый, и погляди, где теперь находится Хасан-паша! — сказал Теофил Спиридонович. — Только смотри, чтобы он не заметил!

И после того, как Тинел ушел, проговорил с горькой иронией, обращаясь к Валентине Александровне:

— Пожалуйста, дожили, посылаем послов во дворец султана!

Мама глаз не сводила с тропинки. Пальцы в волнении теребили конец полотенца, переброшенного через плечо.

— Что за упрямый мальчишка! Упрямый мальчишка!.. — шептала мама.

— Успокойся! — сказал Теофил Спиридонович. — Не уйдет на край света. Он где-то поблизости.

— Где-то! А должен быть здесь, — заметила мама, непрестанно глядя на тропинку: ждала Тинела с последними новостями.

Наступило короткое молчание.

— И чего он так рассердился? Не возьму на раскопки — подумаешь! Другими словами, даю ему на весь день полную свободу. Нет, не хочет свободы! Хо чет на раскопки! Копать, глотать пыль, жариться на солнце…

— Он хочет быть вместе с нами, — вставил Антон и улыбнулся.

— Ага! Значит, я хорошо выбрал наказание! — торжествующе воскликнул Теофил Спиридонович, но тут же замолчал, вспомнив, что фактически теперь наказаны все, не один Миликэ.

Появился Тинел.

— Ну что?

— Где он?

— Что с ним?

— На верхней поляне. Возле родника. Разлегся на копне сена. Он меня не видел, по-моему.

— Спит? — удивилась мама.

— Не знаю. Я близко не подходил. Из-за кустов смотрел.

— Еще простудится! Становится прохладно.

— Здесь прохладно, потому что мы у самого Днестра, а наверху тепло, поверь мне, — заверил ее Теофил Спиридонович.

— Вернется он, мама, не беспокойся, — попыталась убедить ее Лина. Ей казалось, что она знает брата лучше мамы. — Надоест ему сидеть там одному…

— Ничего ты не понимаешь! — ответила мама в сердцах. Теперь ей было уже недостаточно, чтобы Миликэ вернулся в лагерь. Она хотела, чтобы он понял, что натворил, понял, что мама страдает… И дело вовсе не в том, что ему там тоскливо одному…

Тинел несколько раз сходил туда и назад и каждый раз приносил одну и ту же весть: лежит на копне сена.

— Я что сказал? Он уже никуда не уйдет. Он ждет послов с калачами, — сказал Теофил Спиридонович, уже сердясь. Он понял, что взрыв протеста в душе мальчика уступил место другим чувствам; произошли перемены. Во всяком случае, мысль «я пойду в Кишинев» им уже отвергнута.

«Может быть, ему стало стыдно, а может, он осознал, какие глупости наговорил и чуть не сделал, — думала мама. — Ему, возможно, стыдно вернуться при всех. Легли бы все поскорее, стемнело бы скорей», — все думала мама и сама удивлялась своей слабохарактерности. И не было у нее сил, чтобы скрыть свое душевное состояние.

— Не расстраивайся, — повторила Лина в который раз. — Ну что с ним может случиться? Сидит себе на копне, размышляет! Пусть размышляет на здоровье! Это ему полезно!

Мама не ответила. Спустя некоторое время она сказала:

— Не придет… Я его знаю… — Надежда, что он сразу, как только стемнеет, вернется, пропала.

«Если он не вернется через час, я пойду и скажу ему: — Сейчас же возвращайся, иначе я больше никуда не пойду с тобой», — решил Тинел. Он знал, что без него Миликэ шагу не сделает.

Но мама отправила его спать раньше обычного, и Тинел, натягивая одеяло до подбородка, говорил себе: «Пусть еще немножко стемнеет, я пойду… Лишь бы никто меня не учуял… Пойду и скажу ему…» — и уснул.

Совсем стемнело.

— Ребята, спать, — сказала Валентина Александровна. Ее слова были адресованы всем, в том числе и Лине. — Завтра утром на работу, как-никак. — Она надеялась, что если в лагере погаснет фонарь и наступила тишина, явится Миликэ… Может быть, он уже ждет с нетерпением, пока все угомонятся, уснут в лагере…

Миликэ очутился один на краю поляны. Посмотрел назад. Снизу, из ложбинки, до него доносились голоса оставшихся. Слов было не разобрать, он угадывал только интонации: мамин голос — встревоженный, Теофила Спиридоновича — полный возмущения, остальные голоса были гневные, сердитые, некоторый даже испуганные. Так ему показалось.

— Ага! Испугались! Так им и надо! — обрадовался Миликэ. И решил пересечь поляну. — Выйду к шоссе на гребне холма, возле села Воловица, подниму руку, остановлю какую-нибудь машину — и пошел-поехал. До дому, до хаты. Позвоню…

Миликэ остановился. Он представил себе, как отец открывает ему дверь и тотчас с удивлением спрашивает:

— Почему один? А где мама? Лина? Тинел? Почему приехал в трусиках? Ночью?

Придется рассказать ему все. Все-все.

Эх! Папа — судья куда более строгий, чем Теофил Спиридонович. Он скажет:

— Один день наказания? Целое лето! Останешься дома на все лето. Хочешь иметь все права, а чтобы у кого-то были одни обязанности? Нет! Все поровну: и права, и обязанности. Надо было выполнить свой долг, чтобы получить права. И никак иначе. Я пошел на работу, а ты сиди дома один-одинешенек. Ни друзей, никого. Если ты не умеешь жить среди людей по-человечески, живи без людей!..

Миликэ посмотрел на копну сена, возле которой остановился.

Почувствовал, что его охватило сомнение. Что он натворил? Зачем удрал из лагеря? Напугал маму. Отец ничего ему не простит, — ни разгильдяйства в лагере, ни тем более того, что напугал маму своим необдуманным бегством — да, конечно необдуманным, — не простит ему ни за что на свете!

Что делать?

Захотелось вернуться назад. Но прийти с опущенной головой, чтобы над ним смеялись ребята, а Лина улыбалась, измеряя его взглядом с головы до ног? Нет, он не может так вернуться. Надо придумать что-то другое. Он опустился на копну сена, как после тяжелой работы…

У мамы теперь нет ни минуты покоя. Появись он — и все тревоги сразу улетучатся.

А спустя некоторое время мама обязательно скажет ему:

— Ты обнаглел в лесу.

Но Миликэ знает, что в лесу нельзя обнаглеть. Аникуца не даст. Говорит, в городе дети делают, что хотят, ходят по газонам, кричат во все горло. В лесу нельзя. Так и сказала ему два дня назад: «Чего кричишь? Пугаешь тварей лесных. Они приучены к тишине. Ты не в городе…»

Мама добавила бы:

— Устраиваешь сцены Теофилу Спиридоновичу за то, что он тебя наказал? А я тебя не пущу на раскопки три дня подряд! — Или:

— Пять дней будешь сидеть в лагере!

А если мама сказала…

Вспомнился Виорел. Как хотелось тогда мальчику идти с ними в лес! Теперь Виорел перед его глазами: сидит на корточках в траве, ковыряя прутиком землю, и отвечает решительно и непреклонно:

— Нет, не пойду!

И напрасно его уговаривать.

Миликэ почувствовал, что завидует Виорелу. Тот выполнил свой долг и может смотреть в глаза маме, не краснея от стыда…

Миликэ положил руки под затылок и посмотрел и небо… Из лагеря не доносились голоса. То ли молчат, то ли говорят тихо. Обычно в это время взрослые еще не спят…

Конечно, надо будет вернуться. Но только когда все лягут спать…

Он тихонько спустится по тропинке, проберется незаметно в палатку, постелет в темноте и ляжет…

А если мама не спит? Ну конечно мама не спит. И она ему шепнет:

— Поговорим завтра утром.

…Что делает теперь мама? Тревожится, ждет его или, может быть, думает, что он ушел в Кишинев? И она в отчаянии! Боится, наверно, что на шоссе он попадет под машину!

«Мама! — хочется ему крикнуть. — Я не пошел бы пешком! Я бы сел в машину! Не бойся, мама!..»

Но кричать нельзя, нельзя выдавать себя. Надо дождаться, пока хорошенько стемнеет, и тогда спуститься по тропинке к лагерю…

Он представлял себе и завтрашнее утро… Что бы мама ему ни сказала, он точно знал, что она не заставит его просить прощения. В самом деле, это было бы унизительно. Мама всегда видит и понимает, осознал он свою вину или нет.