Елена Ожич - Мой папа - мальчик Страница 2

День рождения шёл себе и шёл, как обычно — поели, попили, посмотрели мультики, мама показала всем мои детские фотографии и долго умилялась, какой я был в младенчестве хорошенький мальчик, такой пузатенький хомячок.

Я слушал её и смущался, потому что в нашей мужской компании такие трогательные воспоминания были совсем ни к чему. И я стал шикать на маму.

— Не шикай на мать, — сказала она, сделав строгие глаза. — Идите поиграйте, пока я на столе приберу немного.

Я и мои гости с облегчением вздохнули, потому что официальная часть праздника завершилась, и мы пошли в мою комнату, где можно было бы поговорить спокойно о наших сугубо мужских делах, без всех этих маминых пузатеньких хомячков.

На моём столе мы разложили свои карточки с футболистами, чтобы обменяться ими. У меня было целых три Аршавина и ни одного Луиша Фигу. А вообще мы все теперь хотели карточку с Лео Месси, но её ещё нигде не продавали. За Луиша мой одноклассник Серёгин просил одного Рональдиньо и двух Бэкхемов, и я уже успел выменять одного Аршавина на Рональдиньо, а второго — на Бэкхема. А второго Бэкхема мне обещал на день рождения подарить Санька. А Женька собирал карточки баскетболистов, и потому в наших «трансферах» (так называют переход футболиста из одного клуба в другой) не участвовал. Санька вручил мне Бэкхема, я добавил ещё одного и приготовил Рональдиньо. Серёгин уже держал в руке почти моего Луиша Фигу, как в дверь засунул свою лохматую голову папа и спросил:

— Формируете новую российскую сборную?

Очень смешно. Папа вообще в футболе не разбирается и где ему знать, что нужно собирать Германию, Испанию или Бразилию.

— Можно к вам?

— Ну, пап… — заканючил я. — Может, в другой раз?

Я первым делом подумал, что папа, как и в прошлом, и в позапрошлом, и в позапозапрошлом году начнёт к нам приставать и просить, чтобы мы взяли его в наши игры. И при этом будет настаивать, чтобы с ним поиграли в фанты, домино, подкидного дурака и русское лото. Это раньше, когда мы с парнями были помоложе, то ещё играли во всю эту дребедень. А сейчас, когда мы все разменяли по второму десятку — очень оно нам надо, это русское лото. Ну, в настольный хоккей или футбол — ещё куда ни шло. Но хоккей мы доломали на зимних каникулах, а в футболе не хватало ворот и мяча.

Папа интересный такой. Когда я его зову поиграть со мной в «Чапаева» или корабль деревянный собирать, он всегда отнекивается — он занят, он устал, он поздно пришёл, у него завтра лекция-экзамен-конференция и тому подобное. И я уже забыл, когда мы с папой во что-нибудь играли вместе. Обычно я играю с компьютером или с Женькой по сети. И только в мой день рождения папа вдруг вспоминает, что он, оказывается, ещё не наигрался в фанты и в домино.

Раньше с папой было веселее. Когда я был маленький, мы играли в богатыря и Сивку-бурку. Я надевал красные пластмассовые богатырские доспехи, папа вставал на четвереньки и изображал дикого скакуна, которого нужно оседлать. Сивка сбрыкивал меня на пол, а я хватал папу за воротник рубашки и кричал басом:

— Встань передо мной, как лист перед травой!

Папа ещё немножко для виду взлягивал одной ногой, но потом становился смирным богатырским тяжеловозом и разрешал богатырю сесть ему на спину. И Сивка вёз меня лесами тёмными, болотами топкими, горами высокими спасать царевну, а на самом деле — по коридору к маме на кухню.

— Дай коню напиться, красная девица! Совсем меня богатырь Михаил Муромец заездил, — говорил конь жалобным человеческим голосом, и царевна-мама давала ему кружку с водой.

— Кто тебя похитил, красная девица? Кто тебя замучил? — разведывал обстановку на кухне волшебный конь.

— Быт меня замучил, — отвечала красная девица. — Вот тебе, богатырь, веник. Победишь, богатырь, мусор — освободишь меня из заточения! А тебе, конь, вот кошёлка — скачи в магазин за картошкой.

— Мишка, — сказал папа, просунув к нам в комнату свою лохматую голову. — У меня есть для тебя ещё один подарок. И вам, ребята, наверняка тоже будет интересно.

И папа показал толстую тетрадь.

— Тут я записал все игры, в которые мы играли с мамой во дворе, когда были детьми. И я вам предлагаю сейчас спуститься во двор и во что-нибудь поиграть. Вы уже, поди, совсем забыли, как это делается? А? Эх, молодёжь…

Не скажу, чтобы мы пришли в восторг от папиного предложения. Мы уже и забыли, что это такое — играть во дворе. На наш взгляд, делать там было совершенно нечего. Старые ободранные скамейки, покосившиеся скрипучие качели. Остатки песочницы, разломанной давным-давно пьяными компаниями, которые собираются летними вечерами под самыми окнами. Гаражи. Бурьян. Вытоптанные цветники. Старая голубятня дворника Семёныча. То ли дело играть в компьютерные «казаки-разбойники», отстреливаясь от полицейских где-нибудь в Лос-Анджелесе… Куда интереснее.

— Пап… — Я старался посмотреть на папу так выразительно, чтобы он и без всяких слов понял, что не хотим мы идти ни в какой двор, нам и здесь хорошо.

— Никаких «пап». Идёмте. Я научу вас играть в «Штандр» и «Двенадцать палочек».

— Нам же нельзя одним. Ты забыл?

— Вы же будете со взрослым человеком, то есть со мной! — воскликнул папа. — Вперёд, мушкетёры! Вперёд, гардемарины! Богатыри! — И он взмахнул над головой невидимой шашкой.

Ну что ты будешь делать с этим папой!

— Да, мальчики, — сказала мама, — сходите, подышите воздухом. А я тут пока чай заварю.

И мы поплелись за папой во двор. Папа привёл нас на развалины песочницы, присел на облупившуюся деревянную скамеечку и разложил свою тетрадку на коленях.

— У меня здесь много игр записано, — хитро сказал папа. — Я два месяца их вспоминал вместе с мамой, друзей расспрашивал… Как мы играли! Как же мы играли!

Мне показалось, что папа даже немного перед нами хвастается: мол, смотрите, какое у меня было интересное детство. Но он мне сам говорил, что у меня детство во сто раз интереснее.

— Я, Мишка, мобильный телефон только в двадцать пять лет впервые в руки взял. А ты уже трёхлетний знал, на какие кнопочки нажимать. Дети-индиго, понимаешь! Я кандидатскую ещё на пишущей машинке набирал, а ты в первом классе доклады о лягушках по природоведению уже на принтере распечатывал. В моё время мультики по пятнадцать минут в день по телевизору показывали, и знаешь, как было обидно, когда не «Ну, погоди!» или про кота Леопольда. К нам во двор по выходным передвижной фургон — кинотеатр «Мурзилка» — приезжал. На билет пятнадцать копеек выпросишь у родителей и сидишь зимой в этой будке, мёрзнешь, но зато рад-радёшенек. А у тебя — целый канал кабельный с мультиками! Эх, прогресс! Завидую тебе, Мишка, — сколько ещё учёные напридумывают, пока ты вырастешь! Давайте посчитаемся, кому водить, — предложил папа и открыл тетрадь на считалках.

Я стоял у папы за спиной, смотрел на листки и не видел там никаких считалок, только непонятные слова на тарабарском языке: «чаби-челяби, челяби-чаби-чаби» сплошь какие-то. Что-то похожее на «Челябинск» и на «челядь», но, конечно же, не оно.

— А, вот. Вот эту давайте! — сказал папа, отыскав нужную считалку. — Мы ей часто во дворе считались. Вставайте в кружок!

— Пап, ну какой кружок?

Мы — здоровенные одиннадцатилетние пацаны. Серёгин вон даже курить пробовал в школьном туалете. Мама для меня уже папины свитеры и рубашки откладывает — чуть подрасту, и будут в самую пору. Санька одной нашей однокласснице эсэмэсочки дурацкие пишет про любовь и её красивые глаза. Определённо, на моего папу какое-то затмение нашло, срочно надо его в чувство привести, спустить его с небес на землю. На меня уже косятся все — если могли бы, давно сбежали бы от такого позора. Но просто так со двора уйти мои приятели не могут — за ними к нам домой вечером родители должны прийти.

Честно сказать, я папы немного стеснялся — и когда он заходил за мной в школу, и когда на линейки приходил, и особенно когда с играми этими приставал. Ну вот какое ему дело до нашей компании, даже досада берёт! Я же уже не пятилетний.

— Что там у вас опять за сборище? — закричала вдруг с балкона домком Склочнева. — Хулиганы проклятые, никакого покоя пожилым людям не даёте! Щас в полицию позвоню!!!

— Мы с папой моим! — крикнул я. — Вот он сидит!

— Не вижу никакого папы!!! Одни малолетние бандюки песочницу доламывают! Я её в прошлом году зря, что ли, красила! Пенсионеры делают, а вы только ломаете!!! Тьфу!!!

— Пап, ну скажи ты ей… — начал было я и осёкся.

Пока мы все смотрели на балкон Склочневой, мой папа, взрослый человек, мужчина тридцати восьми лет, кандидат филологических наук, преподаватель кафедры, по месту работы характеристики положительные, некурящий, семьянин, любит окрошку и халву, куда-то подевался. Исчез. А на его месте, с папиной тетрадкой на коленях, сидел мальчик лет десяти-одиннадцати, ну то есть такой же, как мы, совершенно папиным способом протирал папины очки рукавом папиной рубашки и растерянно хлопал круглыми серыми глазами.