Уильям Николсон - Последнее пророчество Страница 2

А молодожены тем временем произносили завершающие слова клятвы:

– Я проведу свои дни, слыша твой голос, а ночью я буду от тебя не дальше вытянутой руки. И никто не встанет между нами. Клянусь.

Юноша подал руку, и девушка взяла ее. Кестрель заметила, что рука матери сжала руку отца. Должно быть, мама вспомнила день своей помолвки. Внезапная грусть накатила на Кесс – новое, незнакомое чувство. Пытаясь остановить навернувшиеся слезы, девушка до боли вонзила ноготь указательного пальца в ладонь. «Почему мне так грустно? – гадала она. – Что плохого в том, что мои родители любят друг друга? Или это потому, что я сама никогда не хотела выйти замуж? Нет, дело не в этом. Здесь кроется что-то иное».

Гости окружили молодых и начали их поздравлять. Госпожа Грис задула свечи и сложила огарки в коробку, до следующего случая. Родители Кестрель направились к девятому каменному ярусу арены. Сегодня должно состояться городское собрание, надо спешить. Обряд продлился несколько дольше, чем ожидали. Бомена и Пинто нигде не было видно.

И тут Кестрель поняла, что за тоска гложет ее. Вовсе не одиночество; пока жив брат, Кесс никогда не будет одинока. Нечто гораздо более страшное коснулось Кестрель – предчувствие потери. Однажды ей предстоит потерять брата, а она не представляет себе, как сможет жить без Бомена.

Мы уйдем вместе.

Слова эти, эхо из прошлого, означали для Кестрель, что, когда придет неотвратимый смертный час, они умрут вместе. Однако предчувствие твердило об обратном. Один из них покинет этот мир, а другому придется жить дальше.

Пусть я умру первой.

Кестрель тут же устыдилась собственных мыслей. Тому, кто умрет первым, несказанно повезет. Неужели она хочет, чтобы любимый брат страдал, оставшись в одиночестве? Она сильнее Бомена. Она выдержит все.

Кестрель хотелось заплакать – причиной тому было не одиночество, еще нет, но уверенность, что когда-нибудь страшный день придет и она останется одна.

Мампо Инч сидел на обломках того, что некогда было городской стеной, и смотрел на темнеющий внизу океан. Если долго вглядываться, можно различить гребни самых больших волн, перекатывающихся под безлунным небом. Мампо тяжело вздохнул. Вот и еще один день позади, а он так и не смог произнести слова, которые долго обдумывал и запоминал. С тех пор как ему исполнилось пятнадцать, прошло уже одиннадцать недель и два дня. А со дня рождения Кестрель – четыре недели и четыре дня. Пять долгих лет Мампо любил Кестрель больше жизни. Мысль о том, что Кесс может выйти замуж за другого, была для него невыносима. И все-таки если бы он осмелился спросить ее, Кестрель наверняка бы ответила отказом. Сомневаться не приходилось. Они оба так молоды. Мампо и сам это понимал. Им еще рано жениться. А если кто-нибудь другой опередит его? Вдруг Кестрель тогда согласится? Мампо услышал позади шорох, обернулся и увидел внизу Пинто, перепрыгивающую с камушка на камушек. Для своего возраста девочка казалась маленькой и тонкой, как тростинка. Она была младше Мампо, поэтому юноша чувствовал себя с ней легко и свободно. Пинто никогда не осуждала его и не улыбалась, когда он говорил, как делали прочие. Она только обижалась, если Мампо называл ее Кнопкой – детским прозвищем. «Я уже не ребенок», – яростно заявляла Пинто, с негодованием уставившись на Мампо. Казалось, она вот-вот расплачется, хотя такого еще ни разу на его памяти не бывало.

– Я знала, что ты здесь. – Пинто опустилась на колени перед Мампо и обхватила руками его шею.

– Мне хотелось побыть одному.

– Я не буду мешать.

И правда, присутствие Пинто никогда не было помехой для Мампо. Он протянул руку и ущипнул девочку за худенькую ножку.

– Что ты сделала с Кесс?

– О, я ее убила, – отвечала Пинто, радостно заерзав. – Я сыта по горло тем, что ты постоянно спрашиваешь меня о Кестрель, вот и решила ее убить.

– А где бросила тело?

– Там, на помолвке Грисов.

Мампо поднялся на ноги, легонько опустив девочку на землю. Он был высок и хорошо сложен, совсем как его отец. Однако в отличие от отца в его лучшие дни в Мампо не ощущалось властной силы. Он обладал легким нравом; навязывать другим свою волю – это не для него. Простачок, говорили некоторые. Зато для Пинто он был самым дорогим человеком на свете.

– Я должен кое-что сказать Кесс, – произнес Мампо, скорее убеждая себя самого, чем сообщая новость Пинто.

– А мне-то что? – отозвалась Пинто. – Все равно она скажет «нет».

Мампо покрылся красными пятнами.

– Ты ведь не знаешь, о чем я хочу поговорить с ней!

– Нет, знаю. Ты попросишь ее стать твоей женой. Она откажет. Я уже спрашивала ее.

– Нет, ты не могла этого сделать!

Конечно же, Пинто не осмелилась задать старшей сестре такой серьезный, такой пугающий вопрос. Много раз ей очень хотелось поговорить об этом с Кестрель, но девочка не решалась. Тем не менее она была совершенно уверена в том, что ответит Кесс.

– Ах ты, дрянная назойливая девчонка! Никогда больше не заговорю с тобой!

Мампо выглядел рассерженным и смущенным. Пинто тут же пожалела о своих словах.

– Я не говорила с ней, Мампо. Я все придумала.

– Честно?

– Клянусь. И все равно она скажет «нет».

– Откуда ты знаешь?

«Потому что ты принадлежишь мне», – хотелось выпалить Пинто. Вместо этого она произнесла:

– Она не хочет выходить замуж.

– Еще захочет, – уныло вздохнул Мампо. – Все в конце концов выходят замуж.

Стемнело. Взявшись за руки, юноша и девочка начали пробираться назад в город, через груды обломков. Пинто чувствовала сильную руку Мампо, легко и уверенно державшую ее ладошку. Дважды девочка притворялась, будто спотыкается, чтобы почувствовать, как сжимаются пальцы Мампо, удерживая ее от падения. На самом деле Пинто была проворна, как горная козочка, и смогла бы найти путь обратно даже при свете звезд или даже в полной темноте. Однако ей нравилось играть в некую секретную игру – Пинто воображала, что они с Мампо помолвлены. В голове девочки звучали слова обряда: «Я проведу свои дни, слыша твой голос, а ночью я буду от тебя не дальше вытянутой руки».

Они миновали заброшенные строения Серого округа – сегодня лишь банды подростков использовали их для своих тайных сборищ. Вскоре Пинто и Мампо вошли в освещенный Алый округ. Старое название еще было в ходу, хотя только некоторые дома сохранили прежний цвет. После перемен жители Араманта возненавидели предписанные законом оттенки, и во всем городе радужные краски были стерты с окон, дверей и даже крыш. Но с тех пор прошло пять лет, солнечные лучи вперемешку с дождями поработали над внешним обликом зданий – и старые цвета проступили вновь.

На главной площади было людно и очень шумно. Так толком и не начавшись, собрание закончилось, увязнув в процедурных вопросах. Люди устремились по домам, ожесточенно споря на ходу. Мампо никогда не принимал участия в городских собраниях. Ему казалось, что на этих сборищах все пытаются говорить одновременно, никто никого не слушает, и в результате люди расходятся, оставшись при своем мнении.

Юноша отыскал взглядом Кестрель. Девушка стояла в центре компании молодых людей, яростно о чем-то дискутировавших. Мампо остановился рядом, хотя Пинто и тянула его вперед.

– Опять пустопорожние разговоры, – вздохнула девочка.

Однако Мампо и не собирался слушать. Он смотрел. Как было принято среди молодежи, Кестрель коротко подстригла и взлохматила волосы. Она носила выгоревшую черную мантию, чтобы ее одежда отличалась от ярких облачений, принятых среди взрослых.

Необычное скуластое лицо Кесс нельзя было назвать красивым, если исходить из классических канонов. Но какой-то потаенный внутренний огонь всегда освещал ее черты, притягивая взгляды. А для Мампо лицо подруги было вообще самым прекрасным на свете. И даже более – иногда Кестрель казалась Мампо самой жизнью, в ней заключался источник всего живого. Когда черные глаза Кесс встретились с его глазами, юноша ощутил толчок в сердце, и все вокруг словно приобрело более яркие и четкие очертания.

– Почему тебя не было на собрании, Мампо?

Он понял, что Кестрель обращается к нему.

– Ну, эти штуки не по мне…

– Почему? Ты ведь тоже живешь в городе, верно?

– Живу, – подтвердил Мампо.

– И тебя совершенно не интересует, что происходит в твоем доме?

Как обычно, Мампо выпалил первое, что пришло в голову:

– Я не чувствую, что это мой дом.

Кестрель пристально посмотрела на приятеля и на долгое время замолчала. Затем она повернулась, коротко попрощалась со всеми и направилась прочь.

Мампо и Пинто не спеша шли домой. Дом, где юноша жил вместе с отцом, располагался недалеко от квартала, в котором проживала семья Хазов, в самом центре города.

– Вот всегда я говорю не то, – печалился Мампо. – Сам не знаю почему.

Бомен тоже не пришел на собрание. Он прогуливался по улицам, стараясь определить источник опасности, которую почувствовал во время обряда. Угроза витала в воздухе, она была неуловима, словно запах. Иногда Бо казалось, что он нащупал ее источник, затем след вновь терялся. Юноша повернулся лицом к ветру и вдохнул воздух, надеясь, что ветер поможет определить направление. Не запах, не звук… и все же Бомен что-то ощущал. Он мог почуять страх за милю, мог распознать радость, готовую вылиться в смех, когда чьи-то губы еще только раздвигаются в улыбке. Однако проследить, откуда исходит то или иное ощущение, очень трудно: нелегко разобрать, где эхо чужих чувств, а где – собственные переживания.