Юзеф Крашевский - Там, где Висла-река (польские сказки) Страница 2

Вот чудеса! Лес как лес. Тропинки знакомые, хоженые, деревья на месте стоят, камни из-под земли не вырастают, дорогу не загораживают. Только вот папоротника нигде не видно. Но знакомая тропинка ведёт его в глубь леса, туда, где всегда папоротник рос. Так и есть! Яцек стебли раздвигает, каждую веточку обшаривает, ощупывает, а цветка нет как нет. Тут черви притаились, там гусеница свернулась калачиком и спит, а там сухие листья прахом рассыпаются.

Приуныл Яцек, голову повесил. Неужто в третий раз ни с чем домой возвращаться? Вдруг видит под ногами цветок заветный: пять золотых лепестков, а посерёдке глазок блестящий.

Яцек недолго думая хвать цветок! Точно огнём опалило руку, но Яцек крепко держит стебель, не выпускает. А цветок на глазах растёт-растёт, и такое от него сияние, такой блеск исходит, что Яцек даже зажмурился. Спрятал он цветок за пазуху и к сердцу прижал.

— Повезло тебе, добыл ты меня, — молвит цветок. — Теперь проси чего хочешь. Но помни: счастьем своим ни с кем не делись, не то всё потеряешь.

У Яцека от радости в голове помутилось.

«Дурак я, что ли, своим счастьем с другими делиться, — подумал он. — Пусть всяк о себе сам заботится». Только он так подумал, цветок к телу прильнул, прирос, а корешки в сердце запустил.

А Яцек радуется: «Теперь мы никогда с ним не расстанемся и никто его у меня не отнимет».

Идёт Яцек, шапка набекрень, губы сами в улыбке расплываются. Под ногами тропинка, точно пояс, серебром шитый, блестит. Деревья перед ним расступаются, кусты разбегаются, цветы до земли кланяются. Но Яцек по сторонам не глядит, тех чудес не замечает, о богатстве, о счастье мечтает.

И вот пожелал он во дворце белокаменном жить, богатой деревней владеть да слугами, челядью править.

Только подумал — на краю леса очутился, но не своего, а чужого, незнакомого. Глянул на себя и обомлел: кафтан на нём сукна заморского, сапоги с золотыми подковами, пояс, точно радуга, драгоценными камнями горит-переливается, рубашка, как паутинка, тонкая.

Рядом карета стоит, в упряжке шестёрка белых коней в золочёной сбруе, лакеи в позументах, камердинер руку с низким поклоном подаёт, в карету подсаживает.

Не успел Яцек опомниться — перед дворцом очутился. На высоком крыльце — слуг видимо-невидимо. Слуги низко кланяются, с опаской на хозяина поглядывают.

Смотрит Яцек — ни одного знакомого, родного лица.

Во дворец вошёл, а там убранство царское, богатство неслыханное и невиданное.

Яцек на эту роскошь глядит не наглядится.

«Ну, — думает, — теперь-то я заживу припеваючи».

По палатам изукрашенным расхаживает, на все диковинки любуется. «Хорошо бы поспать», — подумал он. После ночи бессонной, тревожной глаза у него слипались. Глядь — кровать перед ним, пуховик на ней как гора. Яцек на высокую кровать лёг, одеялом атласным укрылся и в тот же миг заснул. Много ли, мало ли он спал, а проснулся, и есть ему захотелось.

«Хорошо бы поесть», — думает он. Только подумал, глядь — стол стоит, на столе яства разные. Да стол-то не простой, а волшебный. Чего бы Яцеку ни вздумалось поесть, вмиг на блюде перед ним желанное кушанье. Ест-ест он, все, какие знал, кушанья перепробовал, все напитки отведал. Наелся досыта, до отвала и по садам прогуляться пожелал.

В саду растут деревья невиданные, плоды на них спелые, румяные, вперемежку с прекрасными, пахучими цветами висят. Ходит Яцек, дивуется, на что глядеть, не знает. С одной стороны море синее плещется, с другой — лес дремучий стеной стоит, а посерёдке речка течёт. Только чудно ему: ни деревни родной, ни леса, ни поля отцовского не видать.

«Куда они подевались?» — думает Яцек, а у самого на душе невесело, не радуют его чудеса заморские да богатства несметные.

Чтоб тоску развеять, кликнул он слуг. Сбежались слуги верные, в пояс кланяются, приказания исполнить спешат, речи льстивые ведут. Заслушался Яцек льстивых, сладких речей и про отца с матерью забыл.

На другой день приказал он отвести его в сокровищницу. А там золото, серебро, камни драгоценные горой лежат, как огонь горят, — глазам больно.

Глядит Яцек на эти богатства и думает: «Вот бы отцу с матерью горсточку монет послать. Купили бы они себе земли клочок, лошадь, корову и нужды-горя бы не знали». Но тут вспомнил он наказ цветка: ни с кем счастьем своим не делиться, не то всё потеряет. И погасла в сердце искорка жалости. «С какой стати буду я о них заботиться, — сказал себе Яцек, — или рук у них нет, ума не хватает? Пусть сами цветок папоротника ищут. Вот ещё! Стану я ради них богатство терять, власти-могущества лишаться!»

С той поры зажил Яцек припеваючи во дворце белокаменном. Что ни день, забавы новые, наряды из парчи да бархата, серебром, золотом шитые. То палаты роскошные ставить вздумает, то сады разбивать краше прежних, то яства заморские привезти велит. Что ни день лошадей меняет: серую на буланую, буланую на каштановую, каштановую на каурую.

Но скоро наскучило ему это. Забавы его не веселят, наряды не радуют, яства в горло не лезут. Вместо фрикаделек и рябчиков жареных велит он репу да картошку с салом подавать. Но есть всё равно не хочется.

И горше всего — безделье. Надоело Яцеку по садам да дворцам разгуливать, на чудеса любоваться. А за топор, за лопату не возьмёшься. Где там! Разве такому знатному да богатому пану пристало землю копать или дрова рубить. Увидят слуги, на смех поднимут.

От безделья да скуки стал Яцек слуг мучить, изводить, но скоро и это ему надоело.

Проходит год, другой. Всё у Яцека есть, чего только душа ни пожелает, а счастья нет. Запечалился он, приуныл. Невтерпёж ему хоть одним глазком на родную деревню посмотреть, на хату, где он свет увидел, на отца с матерью.

Вот сел он в карету и пожелал в родную деревню перенестись. Как вихрь мчатся кони, и не успел Яцек опомниться, карета у знакомого плетня стоит.

Глянул Яцек на родную хату, и из глаз слёзы брызнули. Какой убогой показалась она ему после той роскоши, к которой он привык.

Вот у колодца водопойная колода, покосившиеся ворота, чурбан, на котором он, бывало, дрова рубил, замшелая крыша, лестница у стены. А где же люди?

Тут из хаты выходит сгорбленная старуха в посконной рубахе и с испугом на панскую карету глядит.

Яцек из кареты выпрыгнул, к матери бежит, а навстречу ему с яростным лаем — дворовый пёс. Вроде бы Шарик, только больно тощ — кожа да кости. Ощетинился пёс, на задние лапы присел и тявкает. Не признаёт. Мать у притолоки стоит, на Яцека глядит, в нарядном паниче родного сына не признаёт.

Защемило у Яцека сердце.

— Матушка! — вскричал он. — Это я, ваш Яцек!

Услыхала старушка его голос, вздрогнула, посмотрела покрасневшими от дыма и слёз глазами на него пристально, покачала головой и говорит:

— Яцек? Шутить изволите, ясновельможный пан! Моего Яцека давно на свете нет. Был бы наш сыночек жив, давно бы домой воротился. А при таком богатстве не покинул бы нас в нужде-горе. — Ещё раз глянула старушка на нарядного панича и молвила: — У нашего Яцека было доброе сердце. Он последним куском хлеба поделился бы с нами, не то что таким богатством.

Яцек от стыда глаза опустил. А из-за матушкиной спины младшие братья и сёстры выглядывают, в оконце седая голова отца показалась.

Что тут делать? Как быть? И своим помочь охота, и богатства лишиться страшно. А золотые монеты в карманах бренчат, позванивают, словно насмехаются над ним. Сунет Яцек руку в карман — и выдернет. Глянет на родных — сердце кровью обливается. А на лошадей в наборной сбруе, на карету раззолоченную посмотрит да на слуг в позументах, дворец белокаменный вспомнит — и жалости как не бывало! Цветок папоротника словно железным панцирем сердце сковал.

Повернулся Яцек к матери спиной и зашагал к карете. А вдогонку Шарик лает-заливается. В ушах звучат слова матери: «Яцек последним куском хлеба с нами поделился бы, не то что богатством таким».

Сел Яцек в карету и укатил во дворец белокаменный.

Во дворце музыка играет, челядь пляшет, столы от яств ломятся, а Яцек брови хмурит, ничто его не радует, не веселит. Выпил вина, думал, горе зальёт — нет, не помогло. Слуг высечь велел, думал, легче станет — нет, не полегчало.

С той поры он и есть не наест, и пьёт не запьёт: всё ему убогая хатёнка представляется. Не запить это, не заесть, никаким зельем не заворожить.

Проходит ещё год. Опять захотелось Яцеку с родными повидаться. Только в карету сел да желание загадал, карета у знакомого плетня стоит.

Смотрит Яцек — всё по-старому: у колодца водопойная колода, покосившиеся ворота, крыша замшелая, лестница у стены. Шарик ощетинился, лает, к дому не подпускает. На порог младший брат, Мацек, вышел.

— Где матушка? — спрашивает Яцек.

— Захворала, — шепчет братишка и вздыхает.

— А отец?

— В могиле.

Шарик кидается на Яцека, за ногу укусить норовит. Переступил Яцек порог хаты, видит — мать на кровати лежит и стонет. Подошёл поближе, мать открыла глаза, на родного сына взглянула и опять не признала.