Якоб Гримм - Сказки для самых храбрых Страница 26

— Что вы скажете об ужасном происшествии, — начал он, — случившемся сегодня ночью?

Я сделал вид, будто ничего не знаю.

— Как?! Неужели вы не знаете того, о чем говорит весь город? Не знаете, что прекраснейший цветок Флоренции, дочь губернатора Бианка убита в эту ночь? Ах, я видел, как еще вчера она такой веселой проезжала со своим женихом по улицам. Сегодня у них была бы свадьба!

Каждое слово соседа стрелой ранило меня в сердце. Но это было лишь начало: каждый вошедший в лавку покупатель вновь начинал рассказ об ужасном происшествии, и один рассказ был страшнее другого. Около полудня в лавку вошел полицейский и попросил меня удалить людей.

— Синьор Цалейкос, — обратился он ко мне, вынимая потерянные мной вещи, — эти вещи принадлежат вам?

Я хотел было отречься от них, но через полуоткрытую дверь увидел нескольких знакомых, которые могли, пожалуй, свидетельствовать против меня. Я решил не ухудшать свое положение ложью и признал свои вещи. Полицейский попросил меня следовать за ним и привел меня в большое здание, которое оказалось тюрьмой. Там он сказал, что я буду находиться в нем до суда.

Мое положение было ужасным. Мысль о том, что я убил человека, хотя и невольно, не давала покоя. Разумеется, я понимал, что это блеск золота омрачил мой разум, иначе я не попал бы так легко в ловушку. Через два часа после ареста меня вывели из тюрьмы. Мы спустились по нескольким лестницам и затем пришли в большую залу. Там за длинным столом, покрытым черным сукном, сидели двенадцать человек, в основном старики. По бокам залы возвышались скамьи, заполненные знатнейшими лицами Флоренции. На галереях, пристроенных вверху, густой толпой стояли зрители. Когда я подошел к черному столу, поднялся человек с мрачным, печальным лицом. Это был губернатор. Он сказал собравшимся, что как отец убитой он не может быть судьей в этом деле и на этот раз уступает свое место старейшему из сенаторов. Этому сенатору было никак не меньше девяноста лет. Он стоял сгорбившись, его виски были покрыты тонкими белыми волосами, но глаза еще пылали огнем, а голос был сильным и твердым. Он спросил меня, сознаюсь ли я в совершении убийства. Я попросил его выслушать меня и, стараясь сохранять самообладание, рассказал обо всем, что знал. Я заметил, что губернатор во время моего рассказа то бледнел, то краснел, а когда я окончил, то в бешенстве воскликнул:

— Так ты, несчастный, еще хочешь свалить на другого преступление, которое совершил из алчности?

Сенатор упрекнул губернатора за вмешательство и сказал, что еще не доказано, что я совершил злодеяние из алчности, ведь у убитой ничего не было украдено. Мало того, сенатор заявил губернатору, что он должен дать отчет о прежней жизни своей дочери, ведь только таким образом можно будет понять, правду я сказал или нет. После этого сенатор закрыл заседание, чтобы ознакомиться, как он сказал, с бумагами умершей, которые ему передаст губернатор. Я был опять отведен в тюрьму, где провел день в ожидании и надежде, что откроется хоть какая-то связь между умершей и таинственным Красным Плащом.

На другой день я с надеждой вошел в зал суда. На столе лежало несколько писем. Старый сенатор спросил меня, мой ли это почерк. Я посмотрел на письма и сказал, что они, должно быть, написаны той же рукой, что и те две записки, которые я получил. Однако сенаторы предположили, что я сам мог написать их, потому что в подписи стояла буква «Ц» — начальная буква моего имени. Между тем письма содержали угрозы умершей и всячески предостерегали ее от свадьбы, к которой она готовилась. В свое оправдание я сослался на бумаги, которые должны были оказаться в моей комнате, но мне сказали, что комнату обыскали и ничего не нашли. Таким образом, к концу этого судебного заседания у меня исчезла всякая надежда на оправдание. Когда на третий день меня опять привели в зал суда, был оглашен приговор, по которому я, уличенный в умышленном убийстве, приговаривался к смерти.

Итак, покинутый всеми, вдали от родины, я во цвете лет безо всякой вины должен был расстаться с жизнью!

Вечером этого ужасного дня, решившего мою участь, я, убитый горем, сидел в тюрьме, и все мои мысли были обращены к смерти. Вдруг дверь моей камеры отворилась, и вошел человек, который долго молча смотрел на меня.

— Так я опять встречаю тебя, Цалейкос? — произнес он.

При тусклом свете лампы я не узнал этого человека, но звук его голоса пробудил во мне старые воспоминания. Это был Валетти, один из тех немногих друзей, которых я приобрел в Париже во время своей учебы. Он сказал, что случайно приехал во Флоренцию, где живет его отец, знатный человек. Услыхав о моей истории, он пришел, чтобы еще раз увидеть меня и от меня самого узнать, как все произошло. Я рассказал ему всю историю. Он, казалось, очень удивился ей и заклинал меня сказать ему, своему единственному другу, правду и не покидать этот свет с ложью. Я поклялся ему самой дорогой для меня клятвой, что сказал правду и что надо мной не тяготеет никакой другой вины, кроме той, что, ослепленный блеском золота, я не обратил внимания на неправдоподобность рассказа незнакомца.

— Так ты не был знаком с Бианкой? — спросил мой друг.

Я заверил его, что никогда даже не видел ее. Тогда Валетти стал рассказывать мне, что в этом деле есть какая-то тайна, что губернатор очень торопился вынести осуждающий меня приговор, а в народе как-то быстро распространился слух, что я уже давно знал Бианку и умертвил ее из мести за ее брак с другим. Я сказал, что во всем этом чувствуется участие Красного Плаща, но я ничем не могу доказать это. Валетти, рыдая, обнял меня и пообещал сделать все, чтобы по крайней мере спасти мою жизнь. У меня было мало надежды, но я знал, что Валетти умный и сведущий в законах человек и что он сделает все, чтобы помочь мне.

Два долгих дня я был в неизвестности. Наконец на третий день явился Валетти.

— Я приношу утешение, хотя и печальное. Ты будешь жив и будешь свободен, но потеряешь руку…

Далее он рассказал мне, что губернатор был неумолим и не позволил заново расследовать дело, но чтобы не показаться несправедливым, он согласился вынести мне такое же наказание, которое, согласно флорентийским хроникам, было назначено в подобном случае за схожее преступление. Получив такое решение, Валетти и его отец стали день и ночь читать старые книги и наконец нашли описание случая, вполне подобного моему. В книгах приговор гласит: преступнику следует отрубить левую руку, отобрать у него имущество, а самого навсегда изгнать из страны. Валетти сказал, что таковым будет теперь и мое наказание…

Я не стану описывать вам тот ужасный час, когда я, стоя посреди площади, положил на плаху свою руку, когда моя собственная кровь ручьем полилась на меня!..

Валетти принял меня в свой дом, пока я не выздоровел, а потом великодушно снабдил меня деньгами на дорогу; ведь все, что я приобрел с таким трудом, было отнято у меня. Из Флоренции я поехал на Сицилию, а оттуда с первым кораблем, который застал там, — в Константинополь. Я надеялся, что сохранилась сумма, которую я передал на хранение своему другу. Кроме того, я попросил его позволить мне жить у него. Как же я изумился, когда он спросил меня, почему я не хочу поехать в свой дом! Он сказал мне, что какой-то иностранец купил на мое имя дом в греческом квартале и предупредил соседей, что скоро и я сам приеду. Я тотчас же вместе с другом пошел туда и был с радостью принят всеми старыми знакомыми. Старый купец дал мне письмо, которое оставил у него человек, купивший для меня дом. Вот что было в нем написано: «Цалейкос! Две руки готовы неутомимо хлопотать, чтобы ты не чувствовал потери одной! Дом, который ты видишь, и все, что есть в нем, — твое. Тебя ежегодно будут обеспечивать так, что среди своего народа ты будешь принадлежать к богатым. Да простишь ты тому, кто несчастнее тебя!»

Я без труда догадался, кто написал это письмо, и купец подтвердил мою догадку, сказав мне, что этого человека он принял за француза и что он был одет в красный плащ…

В моем новом доме все было устроено наилучшим образом: даже подвал был наполнен такими товарами, каких я еще никогда не имел.

С тех пор прошло десять лет; больше по старой привычке, чем по необходимости, я продолжаю свои торговые поездки, но в той стране, где я испытал такое несчастье, я никогда уже не бывал. С тех пор я каждый год получал тысячу золотых, но эти деньги никогда не смогут искупить скорбь моей души, потому что во мне вечно живет ужасный образ убитой Бианки.