Эсфирь Эмден - Дом с волшебными окнами. Повести Страница 3

Доволен был и старый мастер Яков Сергеич, что помог ребятам смастерить такую отличную игрушку.

И в самом деле, это была отличная игрушка! Когда Костик Петросян высоко поднял готового и уже одетого Петрушку, чтобы показать его всем ребятам, Петрушка сейчас же весело закивал им своей длинноносой головой в остроконечном колпачке и завертелся во все стороны. Конечно, ему хотелось получше и поскорей разглядеть всё. Он сразу же увидел кучу глины и много масок на столе, но не заинтересовался ими. Это было его туманное доисторическое прошлое, и такое серое, сырое — оно ему не понравилось.

А вот ярко-красные галстуки на шее у ребят ему очень понравились, и понравились пёстрые лоскутки, и стрекотанье швейной машинки, и весёлый шум, и звук трубы за дверью. Жизнь начиналась яркая, шумная и, видно, очень интересная.

Так и оказалось. И даже ещё лучше! Лучше самого лучшего! Потому что он стал артистом, как только появился на свет! Он был действительно прирождённым артистом. И таким, которого сразу же признала и полюбила публика.

Когда под грохот и звон тарелок раздвигался пёстрый занавес и Петрушка выскакивал на ширму, у него даже дух захватывало от восторга. Огни, свет, музыка, хохот ребят! Плясать бы и кувыркаться без конца!

Одного только он не любил — это когда невидимая, но властная сила стаскивала его со сцены и уносила за кулисы. «Хватит, побаловался», — говорил звонкий, но строгий голос, и Петрушке сразу делалось скучно. Виси себе на гвоздике за ширмой и поглядывай на соседей — на вислоухого плюшевого зайца и сонного медведя. Когда-то ещё выпустят! Им-то ничего — хоть целый день виси, — а ему каково!

Ведь характер у него был совсем не такой, как у них. Они были просто куклы, а он актёр! Не с его характером было висеть без дела на гвоздике.

Но и у Розы, его хозяйки, характер тоже был твёрдый.

— Петрушка, не приставай, — говорила она спокойно, когда Петрушка тыкался носом в её руку, чтоб скорей выпускали на сцену. — Не твой выход. Сейчас Зайкина очередь.

Вы подумайте, Зайкина! А что он умел, этот лопоухий Зайка? Только кланяться, да подскакивать, да лопотать что-то Розиным голосом.

А ведь он, Петрушка, только притворялся, что слушает Розу. Он играл сам, конечно, сам! Разве кто-нибудь другой сумел бы так кувыркаться и плясать в Розиных неопытных ещё руках? Разве кто-нибудь другой сумел бы так смешно раскланиваться и так отчаянно верещать?

Недаром зрители стучали ногами и хлопали, когда кончалось его представленье, и кричали: «Петрушку! Петрушку!»

И вдруг всё это кончилось. Он перестал быть артистом. Он больше не играл, не представлял, он не выскакивал на ширму под звон и грохот музыки, он не видел больше радостных, смеющихся ребячьих лиц, он не слышал таких сладостных для него аплодисментов.

Он лежал в тёмном и тесном шкафу, задыхаясь от нафталина и скуки, лежал долго — годами. Не с кем было даже поговорить, некому было пожаловаться. Рядом лежали старые Розины башмаки. Они тоже лежали без дела, но они только отдыхали и спали. «Уж и набегались мы на своём веку — все косточки ломит!» — кряхтели они, когда Роза перевёртывала их, разыскивая что-то в стенном шкафу.

А Петрушке она сказала, один только раз сказала — ведь она была не очень разговорчива, эта Роза: «Подожди, Петрушка, не до тебя. Мне очень некогда».

Да, ей было очень некогда: она кончала семилетку, она поступала в техникум, она училась, делала доклады, сдавала экзамены…

Ну зачем, зачем ей подарили Петрушку, когда она расставалась с Домом пионеров, подарили в благодарность «За отличную работу в театральном кружке». Так было написано на красивой, с золотой каёмкой грамоте, которую старший вожатый вручил Розе на прощанье. И вместе с грамотой вручил его, Петрушку, заслуженного актёра этой сцены.

Но ведь он не хотел уходить из театра! И ведь Роза так безжалостно забывала о нём! Забывала неделями, месяцами, годами…

Ему даже начинало казаться порой, что он стареет, что жизнь кончилась. Он много спал, дремал целыми днями. На носу его лежали шерстяные носки, на спине — старые калоши. Правда, они были завёрнуты и он тоже, но всё-таки…

И вдруг о нём вспомнили! Роза вытащила его на свет, встряхнула и своим забытым, но милым — да, конечно же, милым! — голосом сказала:

— Встряхнись, Петрушка, начинается новая жизнь!

И она началась. Немножко странная жизнь, непонятная, не похожая на прежнюю, но всё же очень интересная.

Сначала его чистили, приводили в порядок, переодевали.

«Ого, сейчас выпустят на сцену!» — думал Петрушка.

Но на сцену его не выпустили.

Потом его куда-то несли в кожаном чемоданчике вместе с книжками и бутербродами.

«Ого, несут в театр!» — думал Петрушка.

Но его принесли не в театр, а в какую-то другую квартиру, вынули из чемоданчика и передали какой-то незнакомой девочке. Может быть, его новой хозяйке за сценой?

Но новая хозяйка, тихо сказав: «Спасибо, Роза, большое вам спасибо», — сейчас же снова уложила его в чемодан, на этот раз в большой, полный разных вещей — к счастью, уже не таких скучных, как в стенном шкафу.

Тут были книжки — довольно интересные, с яркими переплётами, на которых были нарисованы разные картинки; тут были и другие книжки — в скучных, серых переплётах без картинок; были тетрадки и ящичек с постукивавшими карандашами; была круглая красивая коробка, от которой очень вкусно пахло шоколадными конфетами; было коричневое платье и мягкий тёмный передник… Но всего не разглядишь.

И вдруг большой чемодан подняли, понесли и кто-то Розиным голосом сказал: «До свиданья, Саша! Напиши обязательно».

Большой чемодан куда-то несли, везли, потом втащили в какой-то ещё новый дом. Этот дом был, вероятно, очень тесен и полон народу, потому что о Сашин чемодан всё время стукались какие-то другие вещи и было очень шумно.

А потом чемодан вдруг сильно качнулся, и дом, в котором он находился, сдвинулся с места! И поехал-поехал — всё быстрей и быстрей, постукивая и поскрипывая на ходу… Или это показалось Петрушке?

Нет, не показалось, потому что чей-то мужской басовитый голос сказал почти над самым его ухом:

— Ну, поехали! В дальние края.

Глава шестая

ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ

Почти весь день Саша стояла у окна в коридоре вагона. Она не отрываясь смотрела на крутогорье, бежавшее у самых путей, на холодноватую дымку леса на горизонте.

Уже проехали больше половины пути, и незнакомый край стучался в окна еловыми лапами высоких раскидистых елей, врывался непривычным немного говором на станциях.

Когда Саша входила в купе, тётка, читавшая газету или разговаривавшая с соседями, неизменно предлагала ей то поесть, то заняться чем-нибудь.

Иногда Саша присаживалась на край скамьи и слушала, о чём шёл разговор.

Соседей в купе было двое. Почти половину скамьи занимал высокий, грузный, с басовитым голосом инженер; его звали Леонид Леонидович. Он много и громко разговаривал, и скоро все узнали, что он работал в Сомске, в том самом управлении, которое ведало новым строительством. Конечно, Леонид Леонидович бывал на строительстве, в том посёлке, где помещалась контора и куда ехала Сашина тётка, и рассказывал о тамошних, как он выразился, «условиях» работы: о начальстве, весьма придирчивом, но справедливом; об условиях жилищных (неплохо, вполне можно жить); о питании (столовая есть, кормят недурно)…

Все эти «условия» в его речи выглядели скучно и неодушевлённо, как условия задачи в Сашином учебнике, в котором действовали какие-то почти бестелесные колхозники и продавцы магазинов.

Второй попутчик был гораздо молчаливее и значительно моложе басовитого инженера. Второго попутчика звали Светланой Коваленко. Инженер-гидролог Светлана Коваленко в этом году окончила институт и тоже ехала на новое строительство под Сомском.

Это была небольшая, почти кругленькая, очень крепкая девушка, с очень загорелым («на практике», как она пояснила) лицом, с немного раскосыми и тоже небольшими карими глазами, с русой косой, аккуратно пришпиленной на затылке. Она была одета чистенько, но очень скромно; аккуратно и вовремя ела, постелив на столике белую салфеточку; сдержанно улыбалась громоздким шуткам инженера и всё больше помалкивала.

— Вот вы, Светлана Игнатьевна, молодой специалист, — басил инженер, — вы всё видите в розовом свете, а мы, практики, понимаем всю важность бытовых условий. Не правда ли, Клавдия Григорьевна?

Тётка соглашалась, кивая головой, и пробовала вставить слово, но инженер продолжал гудеть.

А Светлана молча улыбалась Саше.

К концу второго дня они незаметно подружились. Светлана предложила Саше прочитанный уже ею номер «Юности», а потом они вместе решали кроссворд из Сашиного «Пионера».