О'Санчес - Я Кирпич Страница 3

Но однажды, на рассвете июньской белой ночи, мои однокомнатники, все четверо, проснулись от моего жалобного тонкого крика, переходящего в вой, а потом в стоны, а потом опять в крики…

Сам я ничего такого не помню, это мне потом ребята рассказывали, многажды рассказывали, с подробностями, с преувеличениями, подражая моим крикам и всхлипам…

По их словам, одеяло было сброшено на пол, сам я лежал на спине, а под майкой, на груди, прямехонько напротив сердца, расползалось кровавое пятно, словно бы кто-то меня ткнул ножом или шилом в сердце. Я лежу весь бледный, глаза мои открыты, но ничего не видят, потому что зрачки под лоб закачаны, а пятно такое густо-красное, и все шире, шире, на правую грудь, в левую подмышку…

Что делать? Ребята в панике, потому что к таким смертям не привыкши, а звать на помощь… гораздо больше не привыкли: каждый визит властей российских сюда, в полулегальное гастарбайтерское гнездовье — это всегда большие неприятности и большие расходы. Тахир, старший по комнате, наш бригадир, задрал мне майку, чтобы глянуть — а раны-то найти не может, и майка-то цела! Тою же майкой протер — нет раны, только огромный круглый синяк-черняк в области сердца… и кровь больше не течет. Оглянулся Тахир на своих товарищей — да нет же: никто из однокомнатников меня не бил, не резал! А дверь-то на щеколде, и окно закрыто! Я продолжаю лежать без сознания, но уже не кричу, тихо-тихо постанываю. Короче говоря, Тахир, посовещавшись наскоро с земляками, решил подождать дальнейшего развития событий, благо на крики мои никто из посторонних не прибежал, не среагировал… Впрочем, в беспокойном скученном гастарбайтерском бытии ночные крики с драками дело совершенно обычное, как правило, не выходит из недр общажных во внешний мир.

Все что могли — мои товарищи сделали: водою мне лоб и губы смачивали, на грудь положили нечто вроде лепешки, густую кашицу из насвоя… Насвой — это порошочек, национальное узбекское развлечение, нечто вроде зеленого жевательного табака со слабой примесью растительной наркоты-стимулятора, по типу экстази и джефа… Белье и матрац подо мною заменили, потому что я почти двое суток лежал, не приходя в сознание и нормальным дальняком-туалетом не пользовался. Натерпелись ребята страху, в ожидании моей неминучей смерти с последующими, быть может катастрофическими, последствиями для их нынешней жизни, пусть и непростой, но худо-бедно устоявшейся…

— Рустам, Рустам… пить хочу… Рустам, водички… — таковы были первые мои осознанные слова на исходе вторых суток беспамятства.

Рустам — ему по общему жребию, в котором не участвовал только Тахир-бригадир, выпало дежурить в тот день у моей койки — подал мне воды и, вне себя от радости, отзвонился по общебригадной мобиле на стройку, доложился Тахиру-бригадиру на его личную трубку, причем по-русски, они ведь здесь, на чужбине, все обрусели исподволь, незаметно для себя: «жив урус-Кирпич, меня узнал, в себя пришел!»

Да, я хорошо помню тот первый миг возвращения в жизнь и первое чувство: легким горячо и сладко дышать, горлу больно без воды! Помню каждую рытвинку от прыщей на смуглой широкой физиономии моего «медбрата», помню черный и густой ежик волос на его голове и реденькие несимметричные зачатки усов на широкой верхней губе… И одуряющий в своей мерзости запах тряпичного барахла, простиранного с дешевым хозяйственным мылом, всех этих наших спецовок, носков, штанов… В общаге еще с советских времен была предусмотрена сушильная комната, но из мест общего пользования всё беспощадно крали, и тогда, и позже… Ну, и от меня пованивало, чего уж тут скрывать. У меня вообще неплохая «телесная» память, в отличие от «умственной», но если бы я вдруг взялся вспоминать и описывать мельчайшие особенности всего когда-либо увиденного, услышанного и унюханного мною — некогда было бы дальше жить, да и вряд ли нашлось хотя бы несколько желающих опосредованно, через чужое красноречие, всасывать всю эту нудятину в духе Жюль-Верна и Марсель-Пруста. Описания более присущи веку двадцатому, девятнадцатому и ниже, когда человечество, еще не выдумав телевизора, цветного кино, глянцевых сайтов с гламурными файлами, уже научилось соблазнять своего обывателя грандиозными репортажами-панорамами очевидцев карстовых пещер, банановых зарослей, антарктических пингвиньих пляжей, убранства разрушенных и построенных дворцов… Современному слушателю и читателю скучно битый час выслушивать и вычитывать то, что он может увидеть сам, дотянувшись до включателя, кнопки, или, там, набора клавиш, механических, сенсорных… Рустам принес мне воду в зеленой пластмассовой четырехсотграммовой кружке, если уж это кому-то интересно знать, хотя узбеку из Хивы, наверное, более пристало бы пользоваться пиалой… Нет, из пиал они ели и пили сами, отнюдь не каждый день, но только по торжественным случаям, а кружка была моя личная. Утоление жажды плескалось у моих губ — вот что важно, и в этот миг тридевятьстепенно, успела ли вода остыть после кипячения до комнатной температуры, или все еще не освободилась от противной «кровяной» тепловатости… Влага в процессе поглощения то и дело проливалась мне на кадык и шею, струйки, вероятно, были плоские и невзрачные, наверняка даже с примутью от попадания на грязную потную кожу… Лично я всего этого не видел в те минуты и видеть не мог, но стандарт есть стандарт, одно событие как правило похоже на другое аналогичное, и в целом, и по деталям… Впрочем, какое, на хрен, мне дело до всей этой эпистолярной живописи, теперь и тогда??? Главное — оклемался. Да, то был великий праздник для всей нашей комнаты-бригады!.. Позже, не сразу, когда я уже окончательно встал на ноги и вернулся в работу, коллеги-гастарбайтеры сделали постепенный вычет из моих прибытков: за простой, за белье, за дежурства у моей койки, за лекарства… До осени выплачивал, а мне самому оставалось только на еду и иные необходимые мелочи… Но даже тогда, своим жалким умишком все еще дебила, я понимал справедливость предъявленного счета: ребята ведь не просто так уродуются полный световой день на стройках чужого города чужой страны, они зарабатывают для своих родных хлеб, жизнь и достаток… И зарабатывают, по сути дела, гроши, с которых приходится дополнительного отстегивать целой армии отечественных и местных кровососов!.. Хорошие люди — тоже люди, это следует понимать, а понятое ценить.

Где-то ближе к середине августа я поправил конструктивную погрешность в расчетах и, тем самым, сэкономил бригаде целый рулон линолеума на каждый вертикальный квартирный «стакан» десятиэтажки. Сказать, что Тахир удивился — это ничего не сказать: проворный разумом бригадир, перепроверив расчет, раззявил жирный белозубый рот и несколько секунд размышлял, пытаясь то ли рассмеяться, то ли что-то такое умное и бригадирское изречь… Тем временем, громко, на всю комнату, задребезжала под заварочным чайничком крышка электрического самовара, пора уже было вечерний чай пить, но бригада, понимая всю важность бригадирских дум, дисциплинированно молчала.

— Это правда! — Тахир кивком разрешая Анвару заняться заваркой и прочим, поискал и нашел в себе мужество согласиться с замечанием самого… хилого не хилого… тупого не тупого… мой однобригадник Пулат, как мне теперь кажется, был еще глупее меня… О! Вот как правильно: Тахир признал правоту самого малоавторитетного члена своей бригады, то есть, мою, Кирпича, правоту! Но, будучи мужиком ухватистым и практичным, тут же поспешил извлечь пользу из благородства своего поступка, прямо спросил:

— Э, Кирпич-мирпич! Как догадался, откуда узнал, кто подсказал?

— Ну, это… в общем… посчитал, типа. На один, типа, рулон, мы лучше пять кусков по четыре метра нарежем, чем четыре по пять, как раз на кухни ляжет, оно и обрезков меньше будет, ширина у кухонь как раз трехметровая. А десять этажей, типа, друг под другом, то еще ноль добавь. Вот тут.

— Бала Кирпич! Сам, да, придумал? Ну-ка, на, вот тут сложи!.. Погоди, ответ закрою.

Решил меня Тахир проверить на знание арифметики, но на втором примере я запутался, и он вздохнул с некоторым облегчением. А остальные засмеялись. Почему с облегчением — ну не боялся же Тахир за свой авторитет и бригадирское место? Наверное, нет, не боялся, но у него, как и у любого умного человека на земле, настороженность вспыхивает проще всего именно от наплыва неизвестного, внезапного и непонятного… а тут безмозглый Кирпич умственности выдает! Наперед старших и умнейших! Непорядок.

Но тревога узбекского бригадира оказалась не напрасной: что-то лопнуло в моем сознании той страшной белой ночью, принося перемены в образ мыслей и в образ жизни. Так, в сентябре я доказал ему, что долг мой перед бригадою выплачен, и что за август мне причитается двести дополнительных рублей! Когда Тахир усвоил, что Кирпич реально с расчетом не согласен и наезжает, требует «свое», он среагировал быстро, четко, оперевшись на многолетний опыт деловара и глубокое знание людей: