Жорж Санд - Говорящий дуб Страница 3

Несмотря на свое одиночество, Эмми совершенно некогда было скучать, ведь ему постоянно приходилось заботиться о том, чтобы поддержать свое существование и сохранить свободу. Хоть его и дразнили лентяем, но он сам отлично знал, что при нынешней жизни ему приходится трудиться больше, чем на ферме. Он заметно повзрослел, стал смышленее, мужественнее и предусмотрительнее, чем прежде.

Постепенно, когда эта своеобразная жизнь наладилась и он навострился управляться со своими заботами, Эмми стал задумываться о себе, о своем житье-бытье. Может ли он всегда жить таким образом, за счет леса, ничего не давая ему взамен, не принося никакой пользы?

Он завел дружбу со старой Катишью — так звали нищенку, которая отдавала ему хлеб в обмен на кроликов и жаворонков. Нищенка была слабоумная, почти не разговаривала, а следовательно, и не могла никому рассказать об Эмми; поэтому он перестал ее бояться и даже стал показываться с открытым лицом. А она, увидев, как Эмми спускается с дерева, встречала его чудаковатым радостным смехом. Эмми, к своему удивлению, сам разделял эту радость. Не отдавая еще себе полного отчета, он смутно понимал, что присутствие человека, даже самого приниженного, является благодеянием для того, кто должен жить в одиночестве. Однажды, когда глаза Катиши показались ему более осмысленными, чем обыкновенно, он попробовал заговорить с ней и спросил, где она живет. Она вдруг перестала смеяться и совершенно ясно сказала серьезным тоном:

— Хочешь пойти со мной, детка?

— Куда?

— Ко мне домой. Если ты захочешь стать моим сыном, я тебя сделаю богатым и счастливым.

Эмми очень удивился, услышав из уст старой Катиши связную и разумную речь. Любопытство заставляло поверить ее словам, но в это время сильный порыв ветра зашевелил ветки над его головой, и он услышал голос дуба:

— Не ходи!

— Прощайте! Счастливого пути! — сказал он старухе. — Мой дуб не хочет, чтобы я его покинул.

— Твой дуб дурак, — возразила она. — А скорее всего ты сам дурак, если веришь, что деревья могут говорить.

— А вы думаете, нет? Ну, так вы очень ошибаетесь.

— Все деревья говорят, когда их раскачивает ветер; но они сами не сознают того, что говорят. Значит, это все равно, что вовсе не говорить.

Такое простое объяснение чудесного обстоятельства не понравилось Эмми, и он ответил:

— Это все вздор, старуха. Если даже деревья такие, как вы уверяете, то, во всяком случае, мой дуб знает, чего он хочет и что говорит.

Старуха пожала плечами, подняла свою котомку и, захохотав своим жутким смехом, пошла дальше.

Эмми спрашивал себя, притворяется ли она слабоумной или же у нее только по временам бывают минуты просветления. Он решил украдкой последовать за нею и стал перебираться с дерева на дерево. Катишь шла медленно согнувшись, с вытянутой головою, полуоткрытым и неподвижно устремленным вперед взглядом. Однако, несмотря на свой изможденный вид, двигалась она ровным шагом, не замедляя и не ускоряя его, и часа через три дошла лесом до маленькой деревушки, ютившейся на холме, за которым на необозримое пространство тянулись другие леса. Эмми видел, как она вошла в жалкую лачужку, стоявшую в стороне от других хижин, которые были не многим лучше на вид. В общем их насчитывалось несколько десятков. Эмми не решился выйти из леса и возвратился назад в полной уверенности, что хотя у Катиши есть собственный угол, но гораздо безобразнее и беднее его жилища в дупле говорящего дуба.

Он вернулся к себе уже вечером, очень уставший, и был рад, что добрался до места. Теперь он имел представление о величине леса и узнал, что вблизи находится деревня. Однако эта деревня казалась еще беднее той, в которой он вырос. Кругом простирались невозделанные поля, а домашний скот, который кое-где пасся около хижин, был крайне истощен. За деревней вдали Эмми видел лишь темные очертания лесов. Очевидно, в той стороне он не мог бы найти себе лучшего убежища, чем то, которое теперь имел.

Через неделю Катишь пришла в свой обычный час. Она возвращалась из Сернаса. Эмми решил расспросить ее о своей тетке, а заодно и испытать ее: будет ли она говорить с ним так же разумно, как в прошлый раз? Катишь ответила совершенно ясно:

— Большая Нанетта вышла вторично замуж, и если ты вернешься к ней, то она постарается извести тебя, чтобы навсегда от тебя избавиться.

— Вы понимаете, что вы говорите? — спросил Эмми. — Правда ли это?

— Истинная правда. Тебе остается либо вернуться к прежнему хозяину и опять жить со свиньями, либо делить хлеб со мною, а это гораздо лучше, чем ты себе представляешь. Не можешь же ты вечно жить в лесу. Он продан, и новые хозяева, конечно, начнут вырубать старые деревья. Дойдет очередь и до твоего дуба. Поверь, деточка, нигде нельзя жить, не зарабатывая денег. Пойдем со мною. Ты будешь помогать мне, а когда я умру, то оставлю тебе все, что имею.

Эмми был так изумлен разумной речью Катиши, что взглянул на свой дуб и стал прислушиваться, как бы спрашивая у него совета.

— Оставь ты этот старый пень в покое, — пробурчала Катишь. — Не будь дураком и иди со мною.

Дерево ничего не говорило, и потому Эмми последовал за старухой, которая дорогой открыла ему свою тайну.

— Я родилась далеко отсюда и росла такою же бедной сиротой, как ты. Испытала я и нищету, и побои. Я тоже пасла свиней и боялась их, как и ты. Подобно тебе, я убежала. Но однажды, проходя по старому, сгнившему мосту над рекою, я упала в воду, откуда меня вытащили замертво. Добрый врач, к которому меня отнесли, вернул меня к жизни, но я стала слабоумной, оглохла и почти не могла говорить. Из сострадания он оставил меня у себя, но так как у него самого средств было мало, местный священник собрал кое-что для меня, а дамы принесли мне платья, вино, лакомства и все необходимое. Благодаря такому хорошему уходу я начала поправляться. Меня кормили мясом, я пила отличное сладкое вино. Зимой в моей комнате топился камин. Словом, я жила как царица. Доктор был доволен мною и говорил:

— Она уже слышит, что ей говорят, и сама начинает объясняться. Через два-три месяца она сможет работать и честно добывать себе хлеб.

И все прекрасные дамы спорили, кто из них возьмет меня к себе. Таким образом, мне нетрудно было найти себе место, когда я выздоровела. Но я не любила работать, и мною были недовольны. Мне хотелось бы сделаться горничной, но я не умела ни шить, ни причесывать. Меня заставляли качать воду из колодца и ощипывать птицу, а мне это не нравилось. Я оставила первое место, надеясь, что другое будет лучше; но оно оказалось еще хуже. Меня называли неряхой и лентяйкой. Мой старый доктор умер. Я нигде не уживалась, и в конце концов мне, когда-то общей баловнице, пришлось уйти из города такою же бедной, какою я пришла, и я по дороге просила милостыню. Но теперь я была несчастнее прежнего. Я уже успела привыкнуть к достатку, а мне подавали так мало, что я едва не умирала с голода. Все находили, что я слишком взрослая и вполне здорова, чтобы попрошайничать. Мне говорили:

— Ступай работать, лентяйка! В твои годы стыдно просить милостыню, когда можно зарабатывать шесть су в день, убирая камни с поля.

Я прикинулась хромою, чтобы уверить людей, будто не могу работать. Однако все находили, что я еще слишком сильна, чтобы бездельничать. Тогда я вспомнила, как меня жалели в то время, когда я была слабоумной. Мне удалось принять такой же вид, какой у меня был во время болезни. Я стала не говорить, а хихикать, и так искусно разыграла свою роль, что в мою котомку дождем посыпались монеты и куски хлеба. Вот уже сорок лет, как я этим промышляю, и еще никогда мне не отказывали в подаянии. Кто не может дать денег, дает сыра, плодов, хлеба, и в таком количестве, что я даже не в силах всего унести. Излишками я откармливаю цыплят, которых потом посылаю продавать на базар, и это дает мне изрядный доход. У меня есть хороший дом в деревне, куда я тебя поведу. Сторона эта бедная, но жители — нет. Мы все нищие и калеки, по крайней мере, по видимости. Каждый совершает свой обход в том месте, куда другие условливаются в тот день не показываться. Мы все устраиваемся, как можем, но мне это особенно удается, потому что никто лучше меня не умеет казаться неспособным к труду.

— Это верно, — заметил Эмми. — Я никогда не подумал бы, что вы можете говорить так, как сейчас.

— Да, да, — со смехом сказала Катишь, — ты хотел провести меня и напугать, когда спускался с дерева, наряженный чучелом, чтобы получить хлеб. Я притворялась, что боюсь тебя, но я тебя сразу узнала и подумала: «Вот бедный мальчик, который когда-нибудь придет в Урсин-Ле-Буа и с удовольствием отведает моей похлебки».

Беседуя таким образом, Эмми и Катишь пришли в Урсин-Ле-Буа, Так называлась деревня, в которой жила мнимая нищенка и которую Эмми уже видел.

В жалкой деревушке в эту пору никого не было. На пустоши, поросшей чертополохом и составлявшей общее имущество жителей, без всякого присмотра пасся скот. Дорожки, служившие улицами, были невообразимо грязны, отовсюду доносилось зловоние — от домов, от загаженных птицами кустов, на которых сушилось рваное белье, от прогнивших соломенных крыш, поросших крапивою. На всем лежал такой отпечаток неряшливости и мнимой или настоящей бедности, что Эмми, привыкший к зеленым полянам и лесным запахам, почувствовал невольное отвращение. Однако он шел вслед за старой Катишью, которая привела его в свою глиняную мазанку, более похожую на свинарник, чем на человеческое жилье. Против всякого ожидания внутреннее убранство совсем не соответствовало внешнему виду хижины. Стены были увешаны циновками, а на кровати лежали матрас и хорошее шерстяное одеяло. Кругом была разложена всякая провизия: овощи и фрукты, зерновой хлеб, сало, бочонки с вином и даже запечатанные бутылки. Всего было вдоволь, а на заднем дворе находился птичник, заполненный жирными курами и утками, которых откармливали отрубями.