Алена Бессонова - Почемучкины сказки Страница 4

– Клара, ты прелесть! – говорила одна из них.

– Клар-р-ра, ты пр-р-релесть! – повторял попугай.

– А ты, а ты, ты тоже прелесть! – ворковала другая.

– А т-ты, а т-ты, ты тож-же пр-р-релесь! – повторял попугай.

– Надо же, какие умные птички, – умилялись подружки. – Давай возьмём их в пещеры. Посадим в клетку с жердочкой и мисочкой для еды. Будем каждое утро давать им свежей водички и чищеных зёрнышек.

– А мы вам что? – интересовались птички.

– А вы нам подслушаете, что наши мужья об охоте рассказывают. Ловят кого, или так на солнечном пригорочке нежатся, сны ночные досматривают.

Птицы подумали и согласились.

– Только, чур, пальцами в нас не тыкать и кошек со двора прогнать. А ещё – каждый день в клетке сладости должны лежать…

– Какие такие сладости? – удивились женщины.

– Яблочки, что на дереве у пещеры растут. Морковка, что на огороде цветёт.

– Это, пожалуйста, это сколько хотите, – закивали головами подружки.

Вот так впервые на земле люди приучили свободного попугая к клетке.

Но оказалось, не всех, а только ленивых и трусливых.

Однажды, один растолстевший и обленившийся попугай, спросил своего собрата, прыгающего в поисках пищи по веткам хвойного дерева:

– Почему ты в клетку не идёшь? Здесь еду дают!

– Не хочу быть попрошайкой, – ответил ему попрыгун. – Сам себе еду добуду. В лесу полно шишек.

– Замёрзнешь зимой, – попытался испугать его толстун.

– Привыкну, – ответила птица. – Гнездо тёплое сложу. В лесу видимо-невидимо хвойных веточек, стеблей, мха, лишайника и мягких корешков.

– Детки из яичек вылупятся, чем кормить будешь? – продолжал сетовать толстый, – Шишки только к зиме созреют. Птенцы твои от голода помрут в первый же год.

– Не помрут, – ответил упрямец. – Я их высиживать зимой буду.

– Зимо-о-ой! Ой! Ой! – удивился попугай в клетке, – Где это видано, чтобы птицы зимой птенцов высиживали? Привираешь друг, не получиться у тебя..

– Получится! – упрямо сказал попрыгун, – закалять их буду. К лету они крепенькими станут. Летать научаться вжик– вжик, быстрее молнии. Свободными родятся, смелыми.

– Не-а не получится, – раздражаясь, затопал лапками в клетке толстун. – Хвастун ты, а не попугай. Всем скажу, как тебя звать – хваст! Хваст, хваст, хваст!

– Ошибаешься дружок, – миролюбиво ответил попрыгун, – вовсе я не хваст.

Он немного подумал и сказал:

– Я клёст! Попугай хвойных лесов. Похож я на тебя, к сожалению. Такой же красный, с короткими ножками, с цепкими коготками. Только цепляться я буду не за хозяйскую клетку, а за кору могучих кедров. И есть буду орешки, а не то, что хозяева в миску бросают. Так, что не поминайте лихом, полетел я отсюда.

Так поселилась в наших хвойных лесах несговорчивая птичка-клёст. Главный цвет клёстов красный. Чем старше птица, тем ярче её наряд. Самки зеленовато-серые, красивые! Летают туда-сюда, глаз не поспевает уследить. Птенцов выводят зимой и откармливают прожорливых чад вкуснейшими кедровыми орешками. Только разговаривать клёст перестал. Болтать попусту он не любит. Не принято среди птиц болтать, а с людьми – не хочет. Что они для него хорошего сделали?

Почему у жирафа длинная шея?

В те самые времена, когда жирафов на земле ещё в помине не было, родился у кобылицы, пасшейся в табуне диких степных лошадей, жеребёнок. Табун кочевал по степям к морю и обратно. В степях наедался свежей травой, а в море смывал с себя степную пыль, накачивал мышцы, разрезая грудью морскую волну. Наша кобылица ничем особым от других лошадей не отличалась только иногда, будто замирала или глубоко задумывалась. О чем задумывалась, никто не знает. Со своими подружками не делилась, но они замечали, как восторженно смотрит кобылица на Луну. Смотрит долго, внимательно, как будто хочет что-то особенное там высмотреть. Пытались и подружки также пристально вглядываться в ночное небо, но ничего, кроме белого недожаренного блина, на небосводе не видели. Порой блин превращался в лимонную дольку, другой раз в кусочек сыра, да, и только. Что в этом особенного? Видно, узрела кобылица там то, что другим видеть было не дано.

Когда её первенец, белый, как снежный ком, жеребёнок, появился на свет, кобылица реже стала заглядываться на Луну. Всё больше смотрела в глаза своему сыночку. Смотрела также долго и внимательно. А назвала она его…

Вот вас как зовут? Вот! А его, своего жеребёнка, назвала кобылица Жирафом. Вы верно удивились, как Жирафом? Зачем Жирафом? Жираф, скажите вы – это не имя, а название животного. А вот и нет! Вы забыли, мы в самом начале сказки оговорили, что жирафов в это время на земле в помине не было. Жирафов пока ещё не было, а имя было – Жираф. Лучше чем Жан, или Жак, или Жерар? Помните, как зовут знаменитого французского актёра, который сыграл главную роль в фильме «Астерикс и Обеликс», его зовут Жерар Депардьё, а нашего коня звали Жираф. Восхитительно, правда?!

Жираф рос сильным конём, крепким, стремительным. Вожаки табуна к нему внимательно приглядывались

– Нам смена растёт! Такой конь десятерых стоит. Такой ноздри раздует, гривой встряхнет, копытом о землю грохнет – искры полетят. Никто в табуне не посмеет ослушаться. Ещё годочек – два и готов новый вожак для табуна!

Но не тут– то было. Всё повернулось так, что мечтам вожаков сбыться не довелось. Почему? Вот почему…

Однажды в жаркую, душную ночь решил Жираф освежиться в морской волне. Выскочил на берег, а на море штиль, только маленькие волнушки между собой тихо перешёптываются, чтобы большую волну не разбудить. Впервые в жизни увидел Жираф лунную дорожку. Раньше ночью на море ему быть не доводилось, всё больше по степям кочевал. Увидел и залюбовался, до чего красиво! Будто шлейф свадебного платья по воде стелится, весь светлячками искрится. Побежал Жираф взглядом по лунной дорожке и упёрся прямо в Луну. Вгляделся и обомлел! С Луны смотрели на него огромные голубые глаза. Вокруг глаз серебристыми бурунчиками разметалась белая грива. Ахнул от восхищения Жираф. Надо же, с Луны смотрела на него сама МЕЧТА! Та самая кобылица, которая снилась ему в праздничных снах. Ступил Жираф на лунную дорожку, чуть не утонул. Застыл тогда на берегу, будто каменный. Стоял долго-долго, пока Луна на покой не ушла и Солнце на свою дневную вахту не заступило. Вернулся в табун Жираф потрясенный. Кобылица-мать взглянула на него и сразу всё поняла

– Что сынок, МЕЧТУ свою на лунном диске увидел? – грустно вздохнула кобылица, – вот и я, только однажды, там красавца – коня разглядела. Только раз он мне показался. Потом всю жизнь забыть не могла. Всё смотрела, смотрела, так ничего и не высмотрела…

Тряхнул Жираф упрямой головой

– Ну, уж нет! Я не отступлюсь! Завтра опять пойду…

– Нарви ей, сынок, букет полевых цветов. Молодые кобылки любят, когда им цветы дарят. Нынче в степях желтые ирисы и дикие бархатцы зацвели. Вкусные, ум отъешь! Ей должно понравиться…

Так и сделал Жираф. Нарвал целую охапку, вкусно пахнувших цветов, прибежал на берег и протянул их своей голубоглазой мечте. Только вот беда – высоко Луна, не дотянуться! Подпрыгнул Жираф, ещё подпрыгнул, встал на дыбы – всё попусту! Только коричневой от бархоток и жёлтой от ирисов пыльцой шкурку себе испачкал. Целый месяц таскал Жираф свежие букеты, тянулся к Луне и всё без толку. Вернулся Жираф в свой табун чернее тучи. Увидела его матушка-кобылица, удивилась:

– Что это у тебя, сыночек, шея на целый вершок вытянулась? Шкурка из белой стала коричневой – жёлтой? Ты не заболел?

– Заболел! – радостно согласился Жираф. – Но ты, мать, меня обрадовала. Значит, не прошли мои хлопоты даром. Значит, смогу я до Луны дотянуться. Прости меня, родная, побегу на берег. Пока до своей мечты не дотянусь, не вернусь!

На берегу дождался Жираф Луну на небосводе и, когда с неё глянули голубые глаза, спросил:

– Как зовут тебя, красавица?

– Луни, – ответила лошадка и потупила взор. – Я– лунная лошадка, ты – земной конь никогда нам с тобой не быть вместе…

– Нет, – упрямо мотнул гривой Жираф, – я сниму тебя с Луны, чтобы мне это ни стоило…

Каждое утро бегал Жираф в степь, набирал свежих цветов для своей Луни. Много дней, месяцев, а может быть, и лет тянул Жираф шею, чтобы отдать Луни подарок. Однажды увидел, как затянулись глаза лунной лошадки плёночкой слёз, как собрались они у неё в уголках глаз в большие капли и покатились по мордочке прямо на нос, там и застыли.

– Всё, – плача сказала Луни, – нет моих сил, больше ждать. Ухожу я!

Тогда подпрыгнул Жираф, что было сил, высоко-высоко и слизнул язычком слёзы с носа Луни.

– Да-а! – сказала мать Луна. – Вижу я, не отступишься ты, Жираф, от Луни. Беги, доченька, по лунной дорожке к своему коню. Только конь ли теперь он? Смотри, какая у него длинная шея. И шкурка не белая, как раньше, а от цветочной пыльцы желто-коричневая. Не конь он теперь вовсе, а просто – жираф.