Пал Бекеш - Барсук с нашего двора Страница 4

«Сколько всего у вас родичей?»

Близнецы переглянулись и забормотали вполголоса, производя подсчёт.

«Тысяча семьсот сорок восемь», — наконец проговорил Паша.

«Примерно», — добавил Саша.

«Славная семейка! И сколько из них вы могли бы собрать?»

«Прямо сейчас?»

«Да. Прямо сейчас».

Вновь последовало бормотание, сопровождающее подсчёт.

«Тысячу семьсот сорок семь», — подытожил Саша.

«Тётушка Берта сейчас птенцов высиживает», — пояснил Паша.

«Можете созвать их сюда?» — спросил Енци, полагая свой вопрос риторическим, ведь в действительности он хотел сказать: зовите их сюда!

Близнецы дружно заворковали, закивали головой и улетели прочь. Я же мигом смекнул, чту задумал Енци. Набрал полную грудь воздуха, зарылся в землю и принялся подкапывать корни любимого дерева. Не сказать, чтобы работа спорилась. Неспроста ведь барсуков отправляют на пенсию: попробуй-ка сходу, без всякой разминки-подготовки да предварительной тренировки взяться за этакое большое дело. Но я трудился не покладая лап: понятно, что речь шла о жизни и смерти. Сперва я врылся вглубь, разрыхляя землю у основных корней, затем окопал те, что потоньше, и под конец высвободил самые тонюсенькие. При этом пришлось огибать скрытые под землёй разные трубы и провода, один телефонный кабель я, признаться, перекусил ненароком, но пусть в меня бросит камень тот, кому никогда не доводилось перегрызать телефонные кабели. Когда я выбрался на поверхность, дерево шаталось из стороны в сторону, точь-в-точь как подгулявший пьянчужка.

«М-да, — сокрушённо вздохнул гордый великан. — Застоялся я на собственных корнях. Теперь впору заново учиться ходить».

Вдруг небо потемнело, и двор наполнился шелестом крыльев и оглушительным гомоном голубиных криков. Близнецы согнали свою стаю, все тысяча семьсот сорок семь родственников собрались в полном составе. Облепили крышу, висячие галереи, единственную ветку дерева — ни пяди свободного пространства не осталось.

«Дорогие коллеги! — начал было Енци и осёкся: голубь дрозду не коллега; впрочем, выбора не оставалось. — С вашего позволения, — продолжил он, — руководить акцией буду я. От вас требуется: подхватить дерево — р-раз! Общими усилиями поднять — два-а! Так-так, правее! Теперь чуть влево! Осторожно, не заденьте галереи! Не зацепите водосточный жёлоб! И трубу не повредите!» — самозабвенно командовал Енци, а голуби ухватились за дерево и поднимали его всё выше и выше, пока великан не закачался над крышей дома.

Я выбежал на улицу как раз в тот момент, когда голуби бережно опустили дерево на землю. Гигант оторопело оглядывался по сторонам, выворачивая шею и шурша листвою. Понятное дело, ведь ему впервые довелось увидеть троллейбус, мусорный бак и памперсы в витрине магазина.

«Могу идти куда глаза глядят?» — растерянно спросил он.

«Так-так-так», — проворковали Пасаша и родственники.

«Так-так, — прощебетал Енци, приводя в порядок гнездо, несколько разворошённое после перелёта. — Я знаю на окраине города одну очень симпатичную рощицу. Вид — краше некуда, растительность смешанная, там для нас найдётся местечко».

«Я свободен! Ура!» — наконец дошло до дерева. Великан сделал первые робкие шаги, затем всё более уверенной и решительной поступью тронулся в путь. Дойдя до конца улицы Сына Белой Лошади, он припустил со всех ног, то бишь корней. Прохожие, глядя на него, только диву давались.

«Стой! Погоди!» — вскричал Енци пронзительным голосом, совсем не подобающим породе певчих птиц, и, боясь отстать, заторопился вслед дереву.

«Даже „спасибо“ не сказали», — обиженно пробурчали Пасаша и сородичи.

«Мне тоже, — ответил я, — зато я благодарю вас от его имени».

«Рады стараться», — согласно кивнули Пасаша и все прочие голуби. Может, умом они недалёкие, зато нрава были незлобивого. Вновь послышался шелест множества крыльев вспорхнувшей стаи, а я в полном удовлетворении удалился к себе.

На другое утро я со своей скамеечкой обосновался у порога и стал поджидать пильщика. Тот заявился, с торжествующим видом размахивая над головой большущим листом бумаги — что твоя простыня.

«Всё в порядке! — издали прокричал он. — Получено распоряжение, с подписями-печатями, всё как положено, — с этими словами он вошёл во двор и… от удивления раскрыл рот. — Где же дерево?»

«Какое дерево?» — в свою очередь удивился я.

«Которое вчера тут стояло!»

«Ах, вы об этом? Было да сплыло. Взяло да ушло».

«Так-таки ушло?» — изумлению его не было границ.

«Вот именно», — ответил я. А что ещё я мог ответить?

Какое-то время мы помолчали.

«Ну что ж, может, так оно и к лучшему, — наконец проговорил пильщик. — И дереву спокойнее, и дому ничто не угрожает», — и повернул прочь. Совсем неглупый человек оказался этот трудяга с пилой.

А я на опустевшем месте посадил этот олеандр.

С этими словами Михейскорняжкин встал, загасил сигару и укоризненно взглянул на меня:

— Совсем я с вами заболтался.

Сокровища на улице Сына Белой Лошади

Кажется, я забыл упомянуть, что сосед мой, Михейскорняжкин, — барсук на пенсии. Это, конечно, не значит, что барсуком он считался до тех пор, пока трудился, а как работать перестал, так и барсуком больше не стал. Ничего подобного! Быть барсуком, знаете ли, это вам не просто род занятий, нет! Быть барсуком — это состояние, форма бытия. Нечто такое, что постоянно, каждый час, каждый миг заполняет жизнь человека… то есть, я хотел сказать, барсука. Однако не стоит думать, будто бы если, мол, родился барсуком, то можешь пребывать в блаженной праздности, денно и нощно наслаждаясь сознанием того, что ты барсук.

К примеру, Михейскорняжкин — мастер не только письма писать, но и марки коллекционировать. Правда, в детстве он страстно увлекался бабочками, но строгий дядюшка отвадил его от этого занятия. «Если уж тебе хочется стать коллекционером, — сказал родственник, — займись-ка ты лучше марками. Куда больше проку!» И юный Михейскорняжкин, зная, что суждение дяди непререкаемо, перешёл на марки. Поначалу он коллекционировал марки только с изображением бабочек, но мало-помалу отвык от своего прежнего увлечения. Не раз наблюдал я, как он, посиживая во дворе на скамеечке, раскладывает по местам свои сокровища, подбирая серии с изображением камерунских носорогов или голландских космонавтов. А на днях похвастался редкой удачей, когда ему посчастливилось обменять двух марокканских полководцев, одного бельгийского короля и немецкого канцлера на полную серию австралийских утконосов.

Однажды, как обычно по весне, было объявлено, что в такой-то день явится фургон, чтобы забрать накопившийся хлам. Обитатели улицы и, конечно же, нашего дома собрали целые груды пыльной рухляди, лишней утвари и вещей, отслуживших свой век. Всё ненужное было вынесено на улицу и свалено на тротуар. Горой возвышались сломанные, ободранные, треснутые, расколотые, облупившиеся, выцветшие, вытертые, линялые — некогда милые сердцу и глазу вещи. Управясь с делом, жильцы разошлись по домам и с нетерпением стали ждать вечера. А затем, под покровом темноты, один за другим украдкой пробираясь к сваленной горе хлама, принялись рыться в нём.

Мужчина со второго этажа схватил распотрошённый радиоприёмник, который отправила на свалку тётенька с первого этажа.

— Зачем он вам? — удивилась бывшая хозяйка радиоприёмника.

— В хозяйстве пригодится, — уклончиво буркнул мужчина, и тётенька тотчас пожалела, что выбросила вещь. Но сделанного не воротишь. Немного подумав, в отместку она выудила порванный абажур, с которым расстался как раз жилец со второго этажа.

— Для чего он вам? — подозрительно уставился на неё мужчина.

— В хозяйстве пригодится, — хихикнула тётенька.

Мужчина вмиг раскаялся, что поспешил выбросить абажур.

Раздосадованные, они разошлись по квартирам.

— Зачем он тебе? — поинтересовался белобрысый мальчуган с четвёртого этажа, видя, как девчушка в юбке в горошек выудила из груды хлама его собственный резиновый мячик, продырявленный насквозь.

— В хожяйштвепригодитша, — прошепелявила девочка, у которой не хватало двух передних зубов. В ответ на это мальчик подобрал её старые, разорванные пополам прыгалки.

— Жашем они тебе? — удивилась девочка.

— Пгигодятся, — мальчик картавил. — Свяжу концы вместе — и погядок!

Они с завистью смотрели друг на друга.

Этим кончается у нас в доме 13 каждая уборка хлама. Не зря же говорится: «Что для одного мусор, другому сокровище». Вскоре груда барахла исчезла, словно её и не бывало. Лишь одна вещь сиротливо валялась на тротуаре невостребованной: сломанный поднос. Вернее, половинка подноса — замызганная, потускневшая. Никто на неё не позарился. Хотя многие брали в руки: повертят, покрутят — и снова бросают. Нет, бывшему подносу место лишь на свалке!