Уильям Хорвуд - Ивы зимой Страница 41

— Во всем этом деле есть одна странность, — заговорил наконец Рэт. — Я бы даже сказал: более чем странная странность.

— Что именно? — осведомился Крот почти бесстрастно, поскольку считал, что нет смысла переливать из пустого в порожнее и судачить, не в силах что-то предпринять.

— В статье нигде ни единым словом не упоминается летающая штуковина. Так ведь, Барсук?

Барсук заметно оживился.

— Кажется, ты прав, — заметил он, на всякий случай еще раз пробежав заметку глазами. — Ты опять проявил свою недюжинную наблюдательность и абсолютно справедливо отметил эту странность. Я должен подумать.

Барсук погрузился в размышления, столь глубокие и напряженные, что Рэт и Крот решили не беспокоить его своим присутствием и, тихонько выйдя из дома, отправились в гости к Выдре.

Зима, казалось, должна была вот-вот отступить, но и весна еще никак не могла быть, названа наступившей. Нет, разумеется, подснежники, первые зеленеющие травинки, ольховые сережки — все это имелось в наличии и говорило о предстоящей смене времен года. О предстоящей, но не наступившей, ибо Кроту и Водяной Крысе, чтобы ощутить весну, хотелось бы увидеть и почувствовать, как набухают согреваемые солнцем почки на деревьях, услышать, как поют, и увидеть, как возятся со своими гнездами мелкие перелетные птички, вернувшиеся с зимовки, а также понюхать первые колокольчики на лесных полянках и фиалки по берегам реки.

Кроме того, друзья прекрасно понимали, что зима еще может показать характер, обрушив на них весь свой холод, ледяные дожди и снег, словно чтобы напомнить: «Я, конечно, ухожу, уступаю место весне и лету, но учтите, я еще вернусь, не успеете оглянуться».

Уже на подходе к дому Выдры Крот обратился к Рэту:

— Слушай, а как ты думаешь: неужели нет никакой надежды на то, что Тоуда удастся спасти? Или нужно уже сейчас приучать себя к мысли, что его с нами нет, забывать его и готовиться вспоминать о нем только в снах и в молитвах?

Так тихо и так пронзительно-безутешно сказаны были эти слова, что на вечно веселых глазах Водяной Крысы показались слезы. Но… на что можно было надеяться, учитывая, какую заваруху устроил Тоуд на этот раз? Да что там! Вон даже сам Барсук…

— Я думаю, — осторожно подбирая слова, сказал Рэт, — что если кто и может придумать выход, дать Тоуду надежду, пусть даже и самую слабую, — так это наш Барсук. Не знаю, о чем он задумался, когда мы уходили, но то, что он начал думать, уже кое-что значит. Сам знаешь, будь дело совсем гиблым, Барсук не стал бы утруждать себя напрасными мыслительными усилиями. А если он задумался, значит, что-то будет. Нам же остается только ждать и надеяться. Чтобы немного прийти в себя и успокоиться, я предлагаю понадеяться на то, что Выдра напоит нас горячим морсом, угостит чем-нибудь вкусненьким и порадует более приятными новостями, чем те, что дошли до нас сегодня.

Барсук же, оставленный в одиночестве, действительно начал думать. Он почти неподвижно просидел в кресле до самой ночи, напряженно ворочая мозгами. Видимым результатом этих размышлений стало то, что уже ближе к полуночи он встал, зажег свечу, проследовал в свой кабинет и сел за письменный стол.

Много лет прошло с тех пор, как он в последний раз оказывался перед необходимостью писать письмо. И еще никогда в жизни не возникало у него настолько серьезного повода, чтобы набраться храбрости и обратиться с письмом к такому почтенному, далекому, почти мифическому персонажу, каковым был для Барсука главный редактор «Таймс».

Но Барсук все же заставил себя пойти на это. Дерзновенной десницей он надписал конверт:

«Частное письмо. Конфиденциально. Не для публикации».

Всю ночь продолжалась напряженная работа мысли и пера. Уже под утро Барсук вызвал к себе самого шустрого и проворного горностая и обратился к нему со следующими словами:

— Далеко не всегда мы с тобой честно и по-доброму смотрели в глаза друг другу. Не могу не признать, что в вопросе об обещанном почетном чаепитии я вел себя без надлежащей расторопности. Это нужно исправить, и это будет исправлено. Но в жизни порой случается такое, что трудно, иногда почти невозможно исправить. И когда мы сталкиваемся лицом к лицу с такими несчастьями и неприятностями, нам надлежит забыть о наших разногласиях и вместе бороться за общее благо.

— Ну? — не очень-то вежливо выразил горностай свои сомнения. — И что ты имеешь в виду на этот раз?

— Величайшую ошибку правосудия, — многозначительно заявил Барсук. — А теперь слушай: ты возьмешь вот это письмо и, используя все свое проворство и изворотливость, равно как и знание Белого Света за Рекой, доставишь его по указанному адресу.

— А что случилось-то? — Горностай явно не пришел в восторг от просьбы Барсука.

— Дело не только в том, что случилось. Важнее — с кем. Так вот, дело касается мистера Тоуда из Тоуд-Холла.

— А, ну да, Тоуд, — не без некоторого уважения в голосе сказал горностай.

Это скрытое уважение не ускользнуло от наблюдательного Барсука, как, впрочем, и не слишком удивило его. Выходки Тоуда не могли не вызвать определенного отклика в душах склонных к пакостям и гадостям ласок и горностаев. Свой своего ищет, — порывшись в памяти, Барсук извлек из ее глубин эту многозначительную аксиому. Впрочем, сейчас вопреки всяким истинам и явным различиям горностаи были позарез нужны Барсуку, а конкретно этот — в особенности.

— А я буду приглашен на чай? — дерзко осведомился горностай.

Барсук загадочно улыбнулся, пошарил за спиной на каминной полке и извлек оттуда пачку карточек, на которых самым эффектным и крупным шрифтом, самыми блестящими буквами было напечатано:

«Приглашение».

— Одно из них — для тебя, — сообщил Барсук, — при условии, что ты доставишь письмо по адресу.

Бусинки глаз горностая заблестели и вожделенно забегали.

— Я лично подпишу приглашение на твое имя. Персонально! — многозначительно добавил Барсук.

— А я буду сидеть от тебя по правую руку? — почти заговорщически поинтересовался горностай.

Поперхнувшись от такой неслыханной дерзости и заставив себя проглотить уже вертевшийся на языке суровый ответ, Барсук не без усилия произнес:

— Несомненно.

Не тратя больше ни секунды, горностай схватил конверт и был таков. Барсук едва успел проследить за ним взглядом.

— Это все, что я мог сделать, — прошептал Барсук, отлично понимая, как мала вероятность того, что его жалкий голос будет услышан в море новостей, перерабатываемых и поглощаемых самым влиятельным в стране периодическим изданием. — Остается только ждать и надеяться…

Никакой надежды не осталось в душе Тоуда к тому времени, как спустя несколько дней дверь камеры отворилась и на пороге появился его персональный тюремщик в сопровождении троих своих самых рослых и сильных коллег-сослуживцев.

Они вновь заковали Тоуда в ручные и ножные кандалы, оставив ему возможность лишь еле-еле перебирать ногами и, спотыкаясь и падая, тащиться по бесконечным тюремным коридорам и лестницам. Только сейчас Тоуд обратил внимание на то, как сильно вытерты и выщерблены эти ступени и плиты многими поколениями ходивших по ним арестантов и стражников.

— Нет, нет, не сюда… пока что! — воскликнул «оптимистически» настроенный приятель Тоуда.

Как раз в этот момент несчастный узник сунулся было в какой-то особенно мрачный и зловещий коридор. В конце узкого прохода виднелась решетка, а за ней — на фоне серого неба, впервые увиденного Toy дом за время заключения, — петля виселицы, гостеприимно покачивавшаяся на утреннем ветерке.

Тоуд чуть не упал в обморок, но, поддерживаемый под руку тюремщиком, услышал, как тот успокаивает его:

— Я же сказал, что нам пока не туда. В сегодняшнем списке никакого мистера Тоуда нет.

— В списке? В каком еще списке? — попытался выяснить Тоуд.

— Осужденных окончательно и бесповоротно, тех, чей приговор обжалованию не подлежит.

Покрывшись холодной испариной, Тоуд задал мучивший его вопрос:

— А куда меня ведут?

— На судебное заседание, разумеется, — помогая ему проделать последние несколько шагов, ответил тюремщик. — Предварительное и окончательное слушание.

— И предварительное, и окончательное? А как же право подачи кассационной жалобы?

— В твоем случае оно не предусмотрено. Дело сразу рассмотрят в последней инстанции. Тут же вынесут окончательный и не подлежащий обжалованию приговор. Скажу тебе по секрету: оправдательным он вряд ли будет, учитывая, в скольких злодействах тебя обвиняют. Впрочем, бывают и исключения — тут уж как получится. Наперед не предугадаешь…

— Исключения? Раньше бывали исключения и заключенных оправдывали? Когда? Часто?

— Один раз. В тысяча триста семьдесят шестом году, когда пытались засудить святого Симона, прозванного Невинным. С тех пор — никогда.