Ион Крянгэ - Румынские сказки Страница 49

— Хочу я, Белый Арап, тебя отблагодарить за доброту твою, за то, что нашу жизнь пожалел, когда мы мост переходили, и нашего веселья не нарушил. На, держи это крыло, и ежели тебе когда подмога нужна будет, только сожги его на огне. Я со всем моим народом сразу же придём к тебе на помощь.

Белый Арап бережно спрятал крылышко, поблагодарил муравьиху за обещанную помощь и дальше поехал.

Продолжает он свой путь, как вдруг слышит какое-то жужжание негромкое. Смотрит он направо — ничего не видно, смотрит налево — и того меньше. Поглядел Белый Арап вверх, и что же вы думаете? Пчелиный рой кружился над его головой и метался во все стороны, не зная, куда опуститься. Пожалел Белый Арап пчёл, снял с головы шапку, положил её в траву, а сам отошёл в сторонку. Обрадовались пчёлы, опустились они все к шапке и набились в неё. Белый Арап тоже за них обрадовался и сразу же за дело взялся: вправо пошёл, поискал, влево пошёл, поискал и не успокоился, пока не нашёл гнилой колоды. Выскоблил он её чем пришлось, и получился у него настоящий улей. Приделал он внутри колышки и смазал стенки мятой, донником, медовкой, вьюнком, чебрецом и другими душистыми травами, для пчёл полезными, взвалил его на плечи и перетащил к рою. Там вытряхнул он осторожненько пчёл из шапки в улей, поставил тихонечко дуплом вниз, положил сверху несколько листьев лопуха, чтобы не палили улей лучи солнца, да и дождь внутрь не попадал, оставил его там на поле среди цветов и поехал дальше.

Едет он себе и радуется, что доброе дело сделал, как вдруг является ему пчелиная царица и говорит:

— Белый Арап, за то, что ты по доброте своей для нас потрудился, построил нам жильё, хочу и я тебе милость оказать: на, держи это крыло, и ежели я когда нужна буду, только сожги его на огне, — сразу же приду на помощь.

Обрадовался Белый Арап, взял крыло и бережно спрятал; поблагодарил пчелиную царицу за обещанную помощь и поехал себе дальше.

Миновал он ещё добрый кусок пути, выехал на опушку леса и увидел там настоящее чудо — сидит себе великанище возле костра, а костёр из двадцати четырёх саженей дров сложен: сидит, греется, а сам орёт во всё горло, что замерзает, вот-вот помрёт от холода. А лицо этого человека совсем страхолюдное было: уши огромные, в сторону торчащие, а губы толстые, отвислые. Когда он дул, верхняя губа вверх заворачивалась, на самую макушку ему залезала, а нижняя так низко свисала, что брюхо прикрывала. Как дохнет, сразу же на всю округу изморось ложится в ладонь толщиной. Да и подойти к нему никак нельзя было, — он так дрожал, словно тряс его сам нечистый. Всё это ничего, кабы одно лишь чудище дрожало. Но вокруг всё живое и мёртвое тряслось вместе с ним: ветер завывал как безумный, деревья в лесу жалобно стонали, камни вопили, сухие ветки свистели и скрипели, и даже дрова, что в костре пылали, трещали от мороза. А белки попрятались в дупла деревьев, ёжились и тесно прижимались одна к другой, дули в коготки и лили горючие слёзы, проклиная день и час, когда родились. Чего ж тут ещё рассказывать? — такой был мороз, как огонь жёг. Белый Арап только чуточку рядом постоял, чтобы чудище рассмотреть, и враз у него сосульки вокруг рта выросли. Однако не мог он не рассмеяться и сказал удивлённо:

— Многое человеку видеть на своём веку приходится! Эй ты, страшилище, — только не ври, а говори истинную правду, — ты и есть Морозище? Ага, молчишь! Наверно, он самый, коли даже огонь возле тебя замерзает, такой уж ты горячий.

— Смейся, смейся, Белый Арап, — ответил Морозище, весь дрожа, — только в тех местах, куда едешь, без меня никак не обойдёшься.

— Так пойдём со мной, коли хочешь! — ответил Белый Арап. — Хоть согреешься в дороге, а то сидеть на месте совсем плохо.

Послушал Морозище Белого Арапа, и дальше пустились они вместе. Прошли они кусок пути, и увидел Белый Арап чертовщину ещё похлеще: громадный человечище жадно уписывал борозды земли за двадцатью четырьмя плугами и вопил во всё горло, что подыхает от голода.

— Ну, как тут не засмеяться? — спросил Белый Арап. — Ну и ну! Чего только на свете не увидишь! Наверно, это ненасытный Голодище, бездонный мешок, прорва обжористая, или бог знает какое ещё страшилище, коли и земля его не насыщает.

— Смейся, смейся, Белый Арап, — ответил тогда Голодище, — но в тех местах, куда идёте, без меня не обойдётесь.

— Коли так, иди и ты с нами, — предложил Белый Арап, — мне-то что, на спине я тебя тащить не буду.

Увязался и Голодище за Белым Арапом, и двинулись они дальше втроём. Прошли они немного, и вот видит Белый Арап новое чудо, ещё почище: огромный детина выхлебал всю воду из двадцати четырёх озёр и одной речки с пятьюстами мельницами, а сам орёт во всё горло, что от жажды сохнет.

— Ну и чудище! — воскликнул Белый Арап. — Что же у него за брюхо бездонное, что за глотка ненасытная, коли не могут утолить его жажду все реки земные? Да у него в кишках, должно быть, целое море плещется. Видно, это погубитель вод, знаменитый Жаждище, родной сын Засухи, тот самый, что рождён под знаком уток, потому и жажда у него безмерная.

— Смейся, смейся, Белый Арап, — ответил Жаждище, а из ушей его и из ноздрей хлынула вода как из мельничных лотков, — только в те места, куда вам надобно зря вы без меня идёте.

— Пойдём с нами, ежели хочешь! — сказал Белый Арап. — Довольно тебе в воде барахтаться, перестанут и бедные лягушки тебя проклинать, да и мельницам дашь поработать, а то уж больно много ты здесь бед натворил. О чём же ты, прости господи, думаешь? Верно, у тебя и в брюхе уже лягушки завелись, коли ты столько воды хлещешь.

Пристал и Жаждище к Белому Арапу, и двинулись они вчетвером дальше. Прошли они немного, — видит Белый Арап новую диковинку, ещё несуразнее: стоит урод: на лбу у него один только глаз, зато с сито величиной. Когда открывает он его, ничего не видит, на всё натыкается, как слепой, а когда закрывает, будь-то ночью или днём, то говорит, что видит этим глазом всё насквозь даже под землёй.

— Вот! — начал он вопить как сумасшедший. — Все вещи мне видны — дырявые они, как решето, прозрачные, как вода родниковая. Над головой своей много всего вижу, видимого и невидимого; вижу и как трава растёт из земли, как солнце за холм катится, луну и звёзды в глубине морской вижу, деревья вниз верхушками, скотину вверх ногами и людей, что ходят с головой меж плечами. Вижу я и такое, чего не пожелал бы видеть никому, чтоб попусту глаз не утруждать: вижу, четыре простофили на меня глазеют, рты разинули, и никак не пойму, чему они дивятся, дивились бы на себя, какие они красавцы писаные.

Белый Арап только головой покачал и говорит:

— Избави бог от человека помешанного, худо ему, несчастному! Не знаешь, что и делать — смеяться над ним или плакать. Видно, таким уж он уродился. Может, это знаменитый Глазище, родной брат Слепого, двоюродный Кривого, племянник Подстерегайлы из села Искайлы, насупротив Попадайлы или из города Ищи-поищи, по соседству с Нигде-не-найти-куда-ни-пойти. Что говорить, на всей земле только один и есть такой Глазище, видит он не по-человечьи, и лишь себя самого не видит — какой он красавец писаный. Словно колобок-комок, сморщенный сморчок, а на лбу глаз торчит, вот никто его и не сглазит!

— Смейся, смейся, Белый Арап, — ответил Глазище, а сам смотрит на него искоса, — но в тех местах, куда путь держишь, без меня тебе худо придётся. Дочку Рыжего царя не так легко добыть, как ты думаешь. Ежели меня там не будет, царь тебе её отдаст, когда ты уши свои увидишь.

— Ступай и ты с нами, коли тебе охота, — предложил Белый Арап. — Тебя за руку не вести как слепого.

Пристал и Глазище к Белому Арапу, и двинулись они дальше впятером. Прошли они так добрый кусок пути, и вот видит Белый Арап ещё большее чудо: какое-то страшилище шагает, охотится с луком за птицами. Только не думайте, что вся его сноровка и сила в том луке скрыта. Как бы не так! Он сам куда своего лука ловчей, а сила в нём такая, что и самому чёрту не по плечу! Ежели он хотел, то вширь раздавался так, что всю землю руками обхватывал. А иной раз до того растягивался и вырастал, что добирался рукой как бы высоко ни захотел, — до луны, солнца и звёзд. Ежели случалось ему стрелой промахнуться, всё равно птицам спасенья не было: хватал он их руками на лету, сворачивал от злости шею и глотал сырыми, с перьями да с костями. Вот и теперь лежала перед ним груда убитых птиц, и он их жадно пожирал, словно изголодавшийся коршун. Подивился Белый Арап и говорит:

— Ну, а уж как этого зовут, сама чёртова бабушка, верно, не знает…

— Назови его по имени, и я тебе тогда скажу, — ухмыльнулся Глазище.

— Даже не знаю, как его и окрестить. Назову Птицежорище, не ошибусь назвав Ширеширище — и того меньше, Вышегорище — тоже правильно будет. Назовём-ка его Птицежор-вышегор-ширеширище, — решил Белый Арап, жалея загубленных птиц, — это имечко как раз подходит к его нраву и привычкам. Наверно, это сам знаменитый Птицежор-вышегор-ширеширище, сын стрелка и внук лучника, кушак земли и лестница небесная, птичья чума и людское пугало, иначе его никак и не назовёшь.