Людвиг Ежи Керн - Послушай-ка, слон... Страница 5

«Да будет благословен такой зуд! — воскликнул старый слон, тот самый, с которым только что разговаривал Вырвибаобаб. — Да будет благословен зуд, который валит вековые баобабы! Ощущаешь ли ты ещё этот зуд, сын мой?»

«Ощущаю», — скромно ответил Вырвибаобаб.

«Тогда потрись о соседнее дерево», — сказал старик.

И Вырвибаобаб подошёл к следующему баобабу и поступил с ним точно так же. А потом к третьему, к четвёртому, к пятому... И, прежде чем минуло пять дней, все баобабы были уже повалены, и слоны оттаскивали их в сторону, освобождая место для двадцать первого дворца жестокого магараджи. Вырвибаобабу устроили овацию.

— Только чиновник всё плакал, — закончил свой рассказ Пиня, но теперь это были не слёзы отчаяния, а слёзы радости.

В фарфоровых глазах Доминика что-то блеснуло. Может быть, тоже слёзы?

Впрочем, разве фарфоровые слоны плачут? Разве что фарфоровыми слезами...

Доминик уснул и увидел всё это ещё раз во сне. И было ему очень хорошо. Одно только его смущало — на полке стало тесновато.

«Наверно, книжки толкаются», — подумал он сквозь сон.

V

Проснувшись на следующий день, Доминик почувствовал, как что-то давит ему на спину. «Что это может быть? — подумал Доминик. — Первый раз в жизни со мной такая история». Разумеется, он не мог повернуться и выяснить, в чём дело, потому что он был всего-навсего фарфоровым слоном, а, как известно, фарфоровые слоны не умеют шевелить ни шеей, ни головой, ни ногами, ни хоботом, ни даже хвостом; впрочем, хвост, если учесть их размеры, не больно-то велик. Фарфоровый слон похож на больного, которому в больнице наложили на все суставы гипс: он не может двинуть ни одним мускулом. Это сходство подчёркивалось ещё и тем, что Доминик был белый, как самый белый гипс.

«Пора покончить с неподвижностью, — размышлял про себя Доминик. — Все кругом ходят, бегают, прыгают, садятся, ложатся, вскакивают, уходят, вертятся, крутятся — одним словом, всё время что-то делают. Только я торчу на одном месте. Хорошо ещё, что Пинина мама, когда стирает с меня пыль, переставит меня то влево, то вправо, иначе не было бы никакого движения. А ко всех медицинских справочниках написано: движение — залог здоровья. Должен я заботиться о своём здоровье? Несомненно! Каждый должен заботиться о здоровье. Но ведь я просто слон, фарфоровый слон. Кто, впрочем, сказал, что фарфоровому слону не следует заботиться о своём здоровье? При первом же удобном случае надо немного поразмяться. Кто знает, может, это мне удастся. Начну со временем ходить на прогулки, познакомлюсь с городом, потом пойду на экскурсию... Ой-ой-ой! Ну и жмёт!..»

Доминик обеспокоился не на шутку.

«Кто знает, — подумал он, — может, это признак какой-нибудь страшной болезни? Надо сказать Пине. Он может дать полезный совет».

«Пиня! Пиня!» — крикнул изо всех сил Доминик.

Но Пиня не обратил ни малейшего внимания, он продолжал храпеть как ни в чём не бывало.

«Проснись, Пиня, что-то давит мне на спину!» — дрожащим от страха голосом повторил Доминик.

Никакого впечатления. Но Доминик не сдавался.

«Пиня, Пиня, — не переставая, твердил он, — проснись, Пиня, проснись, я, кажется, захворал!»

Наконец Пиня проснулся, но не потому, что его разбудил Доминик, а потому, что в комнату вошла Пинина мама, стянула с сына одеяло и заявила, что пора вставать, пора в школу. Доминик тем не менее был уверен, что именно он разбудил Пиню.

Пиня вскочил с постели, побежал в ванную, примчался обратно, быстро-быстро оделся и принялся за завтрак, который ему принесла тем временем мама. Видя, что Пиня сел за стол, Доминик решил этим воспользоваться и рассказать про свою беду.

«Спина у меня болит», — пожаловался он.

А Пиня — хоть бы что! Пьёт себе чай с молоком, помешивая ложечкой сахар.

«Жмёт... — сказал Доминик. — Не знаю, что со мной».

А Пиня — хоть бы что! Ест спокойно булку с маслом и с мёдом.

«Может, я серьёзно болен», — продолжал Доминик.

А Пиня — хоть бы что! Почесал за ухом, взял варёное вкрутую яйцо, разбил о лоб. Так он поступал всегда. Каждый раз, когда мама давала ему крутое яйцо, Пиня разбивал его о лоб. Надо вам сказать, что есть немало способов разбить скорлупу. Одни разбивают, ударив по тупому концу яйца ложечкой, и отколупывают потом понемногу скорлупу пальцем; другие отрезают тонкий конец ножом и добираются до желтка и до белка методом почти хирургический; а третьи, такие, как Пиня, разбивают скорлупу обо что попало — о стол, о локоть, о колено, о собственный лоб — лишь бы посмешнее.

«Я не могу оглянуться и выяснить, в чём дело... — плаксивым голосом продолжал Доминик. — Может, ты посмотришь...»

А Пиня — хоть бы что! Позавтракал, собрал книжки и, как обычно, спустил Доминику в хобот порцию витаминов.

«Что за мальчик этот Пиня? — подумал Доминик. — С ним разговариваешь, а он хоть бы что. Погоди, погоди, я тебе этого не забуду! Хуже всего, что давит всё сильнее. Вот придёт мама убирать комнату, я скажу, что со спиной у меня неладно».

Но Пинина мама в этот день очень спешила. Она только убрала постель с дивана, поставила кое-какие вещи на место и ушла. У неё даже не было времени вытереть пыль.

Доминик кричал ей во всё горло:

«Послушайте-ка, что-то давит мне на спину!»

Но Пинина мама вела себя так, точно в комнате стояла тишина.

«Что-то не в порядке! — подумал Доминик, когда мама вышла из комнаты. — Или она плохо слышит, или я как-то не так разговариваю. Положение ужасное!»

В ближайшие дни выяснилось окончательно, что положение ужасное. Пинина мама на целый месяц уехала на курорт в Закопане... Потому-то она так и спешила, что боялась опоздать на поезд. А Пиня готовился как раз к контрольным работам в конце второй четверти и не обращал на Доминика ни малейшего внимания. После возвращения из школы он сидел, уткнув нос в книжку, и бубнил одно и то же — вот вам и весь Пиня. Витамины вместо мамы приносил Пине папа, но заговорить с папой Доминик не осмеливался. Тем временем боль в пояснице усилилась. И не только в пояснице.

Однажды ночью Доминик почувствовал, как что-то стиснуло ему левый бок.

«Вот тебе на! — буркнул Доминик, проснувшись. — Только этого не хватало».

Через некоторое время боль в спине и в левом боку усилилась. К тому же заболел ещё и правый бок, сперва немного, потом всё больше и больше...

«Ну, настал мой последний час, — расплакался Доминик. — Давит со всех сторон... Значит, я умру, непременно умру, я обречён! Бедный, бедный Доминик! Видишь, чем всё кончилось!..»

И ему стало ужасно жаль себя.

Раньше, когда он был одинок и заброшен, ему оставалось одно утешение: ждать, когда Пиня, вернувшись из школы, расскажет какую-нибудь историю. Теперь и на это рассчитывать не приходилось. Пиня вёл себя так, точно Доминика не существовало. Даже не глядел в его сторону; не отрывая взгляда от книжки и от тетрадки, машинально три раза в день совал ему в хобот витамины. К тому же наступила зима, окно открывали редко и ненадолго, и Доминик понятия не имел, что происходит на улице.

«Только бы не разбиться! — думал он. — Может, придёт такой день, когда в моей печальной жизни наступит перемена к лучшему...»

Представьте себе, такой день действительно наступил!

Однажды Пиня вне себя от радости ворвался в комнату с криком:

— Ура, слон, ура! Четверть кончилась! Можешь меня поздравить! Дай поцелую тебя в хобот!

Он подбежал к Доминику и оторопел от неожиданности. Последняя полка, та, под которой стоял Доминик, выгнулась вверх; казалось, она вот-вот лопнет! Книги, стоявшие слева и справа от Доминика, были так прижаты друг к другу, что попискивали от негодования, совсем как старушки в переполненном трамвае.

— Что случилось? — спросил Пиня.

«Сдавило меня со всех сторон!» — ответил Доминик.

— Ничего не понимаю, — вновь заговорил Пиня, который, видимо, не расслышал жалобы Доминика.

«Сдавило меня со всех сторон, сдавило», — повторил в отчаянии Доминик.

— Может, я ошибаюсь, — буркнул Пиня, — но мне казалось, когда я ставил слона на полку, там ещё оставалось свободное место.

«Так не хочется прощаться с жизнью...» — плачущим голосом продолжал Доминик.

— Хм, странное дело... — задумался Пиня. — Неужели батареи так греют, что полки высохли и покоробились?

«Сделай что-нибудь, дорогой Пиня! Спаси меня! — запричитал Доминик. — Не хочется погибать в расцвете сил. Погибать... из-за чего? Из-за того, что меня со всех сторон сдавило. Ведь я ещё совсем, совсем молодой... Ты только погляди на меня. Всё ещё у меня на месте. И ноги, и хобот, и хвост, и уши. Сделай что-нибудь, мой дорогой, мой любимый Пиня! Спаси бедного Доминика!»

Из всей этой речи Доминика Пиня не уловил ни слова. Доминик говорил так тихо, что услышать его было невозможно. Наверно, ему только казалось, что он говорит громко, а в действительности он не выдавил из себя ни звука, ни писка.