Анастасия Строкина - Кит плывет на север Страница 6

Снег растаял, и охотник пришел на берег, на то самое место, где он похоронил рыбу в голубой чешуе. «Ну здравствуй, рыба! — сказал он. — Ты там одна лежишь, и я тут один. А зима уже все. Нет больше зимы, рыба».

Вдруг он увидел, как песок на рыбьей могиле зашевелился, и из него показался коготь, а потом и лапа — вся в голубой шерсти. За лапой вылезла другая когтистая лапа, они разрыли песок, и охотник увидел голову зверя — ушастого и усатого.

— Ты кто такой? — спросил охотник.

— Я — Акчинук-голубая-шерсть, — ответил зверь. — Я из рыбы пророс. Вытащи меня целиком.

Охотник вытащил Акчинука, поставил на землю. Акчинук отряхивается, шевелит ушами.

— Я еще не умею ходить. Научи меня.

Делать нечего, встал охотник на четвереньки и принялся учить Акчинука ходить — нога за ногой, лапа за лапой. Так прошли они по берегу до дома охотника и обратно. «Ну что же, что не человек, — подумал охотник. — Все равно я уже не один».

Акчинук оказался хитрым зверем — все время таскал еду у охотника, но зато и никуда далеко от него не уходил. Охотник привык к такому характеру Акчинука и стал прятать свою еду подальше. Но для хитрого зверя в голубой шерсти всегда оставлял кусочек.

Второй сон. Лазоревая Луна

Сейчас об этом уже никто не помнит, но спросите хотя бы у Острова, и он вам наверняка скажет: «Да-да, было дело, жили на небе две луны, две неразлучные сестры — Желтая и Лазоревая».

Желтая — постарше, поразумнее, а младшая — так, перекати-небо: то у звезд засидится в каком-нибудь созвездии, то найдет тучу почернее, пожирнее, спрячется за нее — и ищет ее сестра по всему небосводу: «Ээээээй! Лазоревая Лунааа!»

Так и жили они: младшая веселилась, старшая помогала солнцу землю по ночам освещать. И так дожили бы они до наших дней…

Но однажды Акчинук-голубая шерсть увидел в океане отражение Лазоревой Луны. И влюбился. Что ни ночь, стал Акчинук звать Луну:

«Пойдем, — говорит, — в мою нору, смотреть на подземелье».

«Пойдем, — говорит, — прятаться в белых цветах, высокой траве и лаять на бакланов».

«Пойдем, — говорит, — нырять в туман и махать хвостами».

Лазоревая Луна долго делала вид, что даже и не слышит, как Акчинук-голубая шерсть зовет ее ночи напролет. Но на самом деле ей было интересно, что это за зверь такой, не похожий ни на одну звезду, ни на одну планету. Однажды она, не в силах сдерживать свое лунное любопытство, сказала ему:

«Ну ладно, так и быть. Увидимся. Только ты должен сложить из камней высокую-высокую арку, такую, чтобы сквозь нее было видно весь океан. Ночью пройдешь через эту арку, превратишься в звезду. А я сама найду тебя на небе».

Акчинук лишился всякого покоя и сна, днем он таскал камни со всего Острова, а ночью складывал из них высокую-высокую арку — так хотелось ему поскорее встретиться на небе с Лазоревой Луной.

Под дождем мокла его голубая шерсть, на ветру взъерошивалась она, на солнце становилась совсем светлой. Ничто не могло остановить влюбленного Акчинука: в любую погоду, позабыв дорогу в свою нору, он строил, строил и строил…

В одну из ночей забрался Акчинук на самую вершину своей арки, встал на задние лапы, передние поднял к небу:

«Вот, Лазоревая Луна! Посмотри, какую арку я сделал — точно, как ты просила. Весь океан виден сквозь нее!»

Лазоревая Луна открыла глаз, потом другой. Выползла из-за тучи, вся сонная, сияет:

«Красивая, — говорит, — арка получилась. Пройди сквозь нее. Увидимся».

Акчинук прошел сквозь арку, превратился в звезду. Висит в небе, ждет Лазоревую Луну. Приплыла к нему Луна в своем кораблике: «Здравствуй, Акчинук-голубая шерсть!»

И потом много-много раз так было: проходил Акчинук через арку, становился звездой, и приплывала к нему Луна, и он ударял в ладони, бил в бубен, а Луна пела: «Х’ииии! Х’аааа!», и танцевала чачкух. А потом они долго-долго смотрели с неба на Остров, и Акчинук показывал, где его нора, где растут самые белые цветы и водятся самые вкусные мышки.

Однажды Желтая Луна узнала, кто ходит к ее сестре, превращаясь по ночам в звезду. И так ей это не понравилось, что она прогнала Акчинука с неба, и вместе с ней все звезды кричали ему вслед, чтобы больше и лапы его на небе не было. Младшую сестру она заперла в самом тесном созвездии — пусть посидит там, подумает. И приказала звездам присматривать за ней.

Стало Лазоревой Луне грустно без Акчинука, смотрит она вниз, на Остров — не заблестит ли в ее свете голубая шерсть, не помашет ли Акчинук ей лапой, веткой, мышиной косточкой.

Несколько дней Акчинук сидел в своей норе, не ел, не пил, только смотрел в землю и корябал когтем коренья. Когда такая жизнь ему надоела, он вышел из норы — под утро, когда звезды уже спали, взял бубен и запел:

                            Лазоревая Луна,                            Забудь свои имена!                             Х’аааа! Х’ииии!                             Спускайся жить со мной                             Жизнью земной                              Х’аааа! Х’ииии!

Лазоревая Луна услышала песню Акчинука, и ее сияние стало ярче. Что-то внутри нее задрожало, заволновалось, забилось.

«Прощай, Желтая Луна!», — сказала она мысленно сестре и, пока звезды спали, тихо-тихо, быстро-быстро скатилась она вниз, на землю, прошла сквозь арку и стала такой же, как Акчинук — вся покрытая голубой шерстью, с четырьмя лапами. Акчинук подошел к ней, и они побежали по Острову. «Как это хорошо — бегать по земле, — подумала бывшая Лазоревая Луна, — и махать хвостом, и шевелить ушами, и нырять в туман. И как это скучно — все время быть луной».

Однако приближалась ночь.

«Твоя сестра, Желтая Луна, узнает нас по светло-голубой шерсти, — сказал Акчинук. — И тогда она точно вернет тебя обратно на небо и уже никогда не отпустит ко мне!»

Они решили посыпать друг друга черным песком, чтобы старшая сестра, сколько бы ни смотрела — не сумела их разглядеть.

Ночь прошла, а они так и остались: как будто кто-то пролил черную краску на их голубую шерсть.

С тех самых пор живет Желтая Луна одна. Иногда она смотрит во все глаза в поисках своей младшей сестры, иногда сощурится — может, хоть так, думает, удастся увидеть ее.

А бывшая Лазоревая Луна и Акчинук уже давным-давно сами стали песком. Но на Острове до сих пор стоит арка, построенная Акчинуком, и кто только ни проходит сквозь нее, а так ничего и не происходит.

Но на Острове до сих пор живут дети их детей — детей — детей и так уже много тысяч поколений черно-голубых, пушистых, с четырьмя лапами и лунной кровью.

Мамору проснулся, и они поплыли дальше, и плыли еще десять дней, и не было ни островов, ни разговоров. Мамору думал о будущем. Кит думал о мамору. И так они долго и глубоко думали, что даже иногда забывали, где они и куда направляются. И только иногда Кит звал мамору:

— Ты там?

— Я тут, — отвечал мамору. И так они продолжали свой задумчивый путь. Но на десятый день, а, вернее, на десятую ночь, мамору сел на корточки, обхватив лапами колени. И посмотрел на небо. Невдалеке от Большой Медведицы мерцала звезда. Мерцала-мерцала и погасла. Мамору задумался и сказал:

— Вот послушай, Кит…

— Ну? — лениво спросил Кит. Он немного устал и ему уже хотелось спать. Но они так долго думали и так давно не разговаривали, что Киту стало интересно, что же там такое, на уме у мамору.

— Даже если звезды гаснут, а они огромные и бесконечные. Бесконечные, я думал, и огромные… — загрустил мамору и замолчал.

Кит не сразу понял, что именно хотел сказать мамору. И потому спросил:

— Ты что же — боишься? Боишься погаснуть?

— Раньше я боялся только превратиться в камень, — ответил мамору. — А сейчас, когда я думаю об Острове, я не боюсь стать камнем. Я боюсь не увидеть, что будет с моим Островом, кто поселится на нем, какие дома построят, какие норы и гнезда.

— Что это с тобой на ночь глядя? — сердито спросил Кит. — Если ты хочешь знать, что я думаю об этом, то, тысяча акул! — я ничего не думаю! Но я слышал, что любовь сильнее тех законов, по которым гаснут звезды, и люди, и острова.

— Хм… — произнес мамору. — Мне кажется, об этом я еще не думал. И как только ты все знаешь, Кит? Обо всем слышал?

— Тысяча акул! — ответил Кит.

Тем временем они приблизились к Острову Серой Травы.

— Может быть, этот остров — твой?

— Не похоже, — вздохнул мамору.

Но пора было останавливаться на ночлег, и они причалили к Острову Серой Травы. Мамору снова и снова слушал внутри себя слова Кита: «…сильнее тех законов, по которым гаснут звезды». А потом он вспоминал: «И люди… и еще что-то… да! И острова! И звезды…и люди…и звезды…» И к этим словам присоединились другие, новые, неизвестные — Гидгих, Ахсинун, Сунам…И мамору даже не успел понять, что спит и видит сон.