Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч Страница 8

— Ты что, с ума сошёл? — испугался Волька. — Что это ты делаешь?

— О горе мне! — прошептал в ответ Хоттабыч и стал царапать себе лицо. — О горе мне!.. Тысячелетия, проведённые в проклятом сосуде, увы, дали себя знать! Отсутствие практики губительно отразилось па моей специальности… Прости меня, о юный мой спаситель, но я ничего не могу поделать с твоей бородой!.. О горе, горе мне, бедному джинну Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу!..

— Что ты там такое шепчешь? — спросил Волька. — Шепчи отчётливей. Я ничего не могу разобрать.

И Хоттабыч отвечал ему, тщательно раздирая на себе одежды:

— О драгоценнейший из отроков, о приятнейший из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев!.. Я не могу избавить тебя от бороды!.. Я позабыл, как это делается!..

— Имейте совесть, граждане! — зашипели на них соседи. — Успеете наговориться дома. Ведь вы мешаете!.. Неужели обращаться к билетёру?

— Позор на мою старую голову! — еле слышно заскулил теперь Хоттабыч. — Забыть такое простое волшебство! И кто забыл? Я, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, могущественный из джиннов, я, тот самый Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, с которым двадцать лет ничего не мог поделать сам Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими!..

— Не хнычь! — прошептал Волька, не скрывая своего презрения. — Скажи по-человечески, надолго ты меня наградил этой бородой?

— О нет, успокойся, мой добрый повелитель! — отвечал старик. — К счастью, я околдовал тебя малым колдовством. Завтра к этому времени лицо у тебя снова станет гладким, как у новорождённого… А может быть, мне ещё раньше удастся припомнить, как расколдовывается малое колдовство…

Как раз к этому времени на экране кончились многочисленные надписи, которыми обычно начинается всякая картина, потом на нём появились, задвигались и заговорили люди. Хоттабыч самодовольно шепнул Вольке:

— Ну, это я всё понимаю. Это очень просто. Все эти люди пришли сюда сквозь стену. Это я тоже умею.

— Ничего ты не понимаешь! — улыбнулся Волька невежеству старика. — Кино, если хочешь знать, построено по принципу…

Из передних и задних рядов зашикали, и Волькины объяснения прервались на полуслове.

С минуту Хоттабыч сидел как зачарованный. Потом он стал возбуждённо ёрзать, то и дело оборачиваясь назад, где в девятом ряду, как помнят наши читатели, сидели два киноактёра, и он проделал это несколько раз, пока окончательно не убедился, что они одновременно сидят позади него, чинно сложив руки на груди, и несутся верхом на быстрых лошадях там, впереди, на единственной освещённой стене этого загадочного помещения.

Побледневший, с испуганно приподнятыми бровями, старик шепнул Вольке:

— Посмотри назад, о бесстрашный Волька ибн Алёша!

— Ну да, — сказал Волька, — это киноактёры. Они играют в этой картине главные роли и пришли посмотреть, нравится ли нам, зрителям, их игра.

— Мне не нравится! — быстро сообщил Хоттабыч. Мне не нравится, когда люди раздваиваются. Даже я не умею в одно и то же время сидеть сложа руки на стуле и скакать на стремительной, ветру подобной лошади. Это даже Сулейман ибн Дауд — мир с ними обоими! — не умел делать. И мне поэтому страшно.

— Всё в порядке, — покровительственно усмехнулся Волька. — Посмотри на остальных зрителей. Видишь, никто не боится. Потом я тебе объясню, в чём дело.

Вдруг могучий паровозный гудок прорезал тишину. Хоттабыч схватил Вольку за руку.

— О царственный Волька! — прошептал он, обливаясь холодным потом. — Я узнаю этот голос. Это голос царя джиннов Джирджиса!.. Бежим, пока не поздно!

— Ну что за чушь! Сиди спокойно!.. Ничто нам не угрожает.

— Слушаю и повинуюсь, — покорно пролепетал Хоттабыч, продолжая дрожать.

Но ровно через секунду, когда на экране помчался прямо на зрителей громко гудящий паровоз, пронзительный крик ужаса раздался в зрительном зале.

— Бежим!.. Бежим!.. — вопил не своим голосом Хоттабыч, улепётывая из зала.

Уже у самого выхода он вспомнил о Вольке, в несколько прыжков вернулся за ним, схватил за локоть и потащил к дверям:

— Бежим, о Волька ибн Алёша! Бежим, пока не поздно!..

— Граждане… — начал билетёр, преграждая им дорогу.

Но сразу вслед за этим он вдруг совершил в воздухе красивую, очень длинную дугу и очутился на эстраде, перед самым экраном…

— Чего ты кричал? Чего ты развёл эту дикую панику? — сердито спросил уже на улице Волька у Хоттабыча.

И тот ответил:

— Как же мне было не кричать, когда над тобой нависла страшнейшая из возможных опасностей! Прямо на нас нёсся, изрыгая огонь и смерть, великий шайтан Джирджис ибн Реджмус, внук тётки Икриша!

— Какой там Джирджис! Какая тётка? Самый обычный паровоз!

— Не собирается ли мой юный повелитель учить старого джина Гассан Абдуррахмана ибн Хоттаба, что такое шайтан? — язвительно осведомился Хоттабыч.

И Волька понял: объяснять ему, что такое кино и что такое паровоз, — дело не пяти минут и даже не часа.

Отдышавшись, Хоттабыч смиренно спросил:

— Чего бы тебе хотелось сейчас, о драгоценнейший зрачок моего глаза?

— Будто не знаешь? Избавиться от бороды!

— Увы, — сокрушённо ответствовал старик, — я ещё бессилен выполнить это твоё желание. Но нет ли у тебя какого-нибудь желания? Скажи, и я его в тот же миг исполню.

— Побриться!.. И как можно скорее!

Спустя несколько минут они были в парикмахерской.

Ещё минут через десять усталый мастер высунулся из распахнутых дверей мужского зала и крикнул:

— Очередь!

Тогда из укромного уголка подле самой вешалки вышел и торопливо уселся в кресле мальчик с лицом, закутанным в драгоценную шёлковую ткань.

— Прикажете постричь? — спросил парикмахер, имея в виду причёску мальчика.

— Побрейте меня! — ответил ему сдавленным голосом мальчик и снял шаль, закрывавшую его лицо по самые глаза.

VII. БЕСПОКОЙНЫЙ ВЕЧЕР

Хорошо, что Волька не был брюнетом. У Жени Богорада, например, щёки после бритья стали бы отсвечивать синевой. А у Вольки, когда он вышел из парикмахерской, щёки ничем не отличались от щёк всех сверстников.

Шёл уже восьмой час, но ещё было совсем светло и очень жарко.

— Нет ли в вашем благословенном городе лавки, где продают шербет или подобные шербету прохладительные напитки, дабы смогли мы утолить нашу жажду? — спросил Хоттабыч.

— А ведь верно! — подхватил Волька. — Хорошо бы сейчас холодненького лимонаду или крюшону!

Они зашли в первый попавшийся павильон фруктовых и минеральных вод, сели за столик и подозвали официантку.

— Пожалуйста, две бутылки лимонной воды, — сказал Волька.

Официантка кивнула головой и пошла к стойке, но Хоттабыч сердито окликнул её:

— А ну, подойди-ка поближе, недостойная прислужница! Мне не нравится, как ты ответила на приказание моего юного друга и повелителя.

— Хоттабыч, перестань, слышишь! Перестань… — зашептал было Волька.

Но Хоттабыч ласково закрыл ему рот своей сухой ладошкой:

— Не мешай хоть мне вступиться за твоё достоинство, если сам ты, по свойственной тебе мягкости, не выбранил её…

— Ты ничего не понял!.. — не на шутку испугался Волька за официантку. — Хоттабыч, я же тебе русским языком говорю, что…

Но тут он вдруг с ужасом почувствовал, что лишился дара речи. Он хотел броситься между стариком и всё ещё ничего не подозревавшей девушкой, но не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой.

Это Хоттабыч, чтобы Волька ему не мешал в том, что он считал делом своей чести, легонько прищемил большим и указательным пальцами левой руки мочку Волькиного правого уха и тем обрёк его на молчание и полную неподвижность.

— Как ты ответила на приказание моего юного друга? — повторил он, снова обращаясь к официантке.

— Я вас не понимаю, гражданин, — вежливо отвечала ему девушка. — Приказания никакого не было. Была просьба, и я пошла её выполнять. Это во-первых. А во-вторых, у нас не принято «тыкать». У нас принято обращаться к незнакомым людям на «вы». И меня удивляет, что вам это неизвестно, хотя это известно любому культурному советскому человеку.

— Ты что ж, учить меня хочешь? — вскричал Хоттабыч. — На колени! Или я превращу тебя в пыль!..

— Стыдитесь, гражданин! — вмешалась кассирша, наблюдавшая за этой возмутительной сценой, благо посетителей, кроме Вольки с Хоттабычем, в павильоне не было. — Разве можно так хулиганить, тем более в ваши годы!

— На колени! — прорычал вне себя Хоттабыч. — И ты на колени! — указал он перстом на кассиршу. — И ты! — крикнул он второй официантке, спешившей на помощь своей подруге. — Все три немедленно на колени и молите моего юного друга, чтобы он вас помиловал!