Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч Страница 9

– По-позвольте, – грозно закричал тогда Александр Никитич, – а где же бараны?

– Это мы и есть бараны, – зло ответил ему мужчина лет сорока пяти с наполовину побритым лицом. – То есть, вообще говоря, мы, конечно, не бараны, а, конечно, как вы видите, люди, а вот вы нас трое суток держите в этих дурацких стойлах. Да снимите вы наконец эти идиотские цепи с наших ног! – заорал он без всякого перехода, и со всех сторон к Александру Никитичу понеслись возмущенные голоса:

– Это безобразие! Мы жаловаться будем!

– Человеку не дают спокойно побриться! Обязательно превращают его в барана!

– Дома волнуются, а нас тут на пробу резать собираются!

– Снимите немедленно цепь, а то я весь хлев разнесу!

Ничего не понимавший и изрядно перетрусивший Александр Никитич извлек из шкафа ключи от замков, которыми были скреплены цепи. Но в это время из самого отдаленного стойла донесся очень знакомый голос:

– Папа! Папочка!

– Сережа! Сынок мой милый! – закричал, не веря своему счастью, Александр Никитич и бросился тормошить и обнимать сына. – Вот это здорово! Нет, это просто здорово! Как ты сюда попал, а? Мы тебя ищем по всему городу. Ты, отказывается, здесь, под самым моим носом, и даже виду не показываешь!

– Я же еще третьего дня на улице прыгал вокруг тебя, – оправдывался Сережа, – ты даже сказал тогда милиционеру, что уже давно ведешь наблюдения над этим молодым барашком – надо мной, значит. Вот я и думал, что ты меня узнал.

– Да нет же, – отвечал счастливым голосом Александр Никитич, – я тогда, сказать тебе правду, здорово врал.

Но, тут же поняв, что выставляет себя перед сыном в невыгодном свете, он смущенно закашлял и сказал:

– Вот мама обрадуется! Побегу позвоню ей.

Так и не сняв цепи с Сережиной ноги, он побежал к выходу. Тогда остальные пленники, с интересом наблюдавшие драматическую встречу отца и сына Кружкиных, подняли такой гвалт, что Александр Никитич, торопливо произнося неуклюжие извинения, бросился отпирать замочки на цепях и, чтобы показать свою полную беспристрастность, освободил Сережу самым последним.

– Где тут у вас жалобная книга? – приставал в это время к Александру Никитичу мужчина с наполовину выбритым лицом, которого Кружкин, кстати говоря, освободил первым. – Нет, я вас категорически спрашиваю, где жалобная книга?

Посоветовавшись немного, жертвы Хоттабыча решили дело замять и взяли друг с друга торжественные клятвы, что никто никогда никому и ни под каким видом не расскажет об удивительном их превращении из людей в баранов.

– Как ты попал в эту компанию? – спросил Александр Никитич у Сережи, когда они возвращались домой. – Ты разве тоже был в этой злосчастной парикмахерской?

– Да нет же, – отвечал Сережа, крепко держась за руку отца, – я как раз проходил мимо. Вдруг слышу – внутри парикмахерской люди прямо помирают со смеху. Я, конечно, полез в парикмахерскую смотреть, в чем дело, почему смеются. И уже сам смеюсь. Засунул я голову в залу, смотрю, а там только два человека нормальных – Волька Костыльков и какой-то старичок в смешных туфлях. А остальные все – и мастера, и остальные граждане – ну прямо на моих глазах превращались в баранов.

Тут я, как дурак, еще громче стал смеяться и в ладоши хлопать. И вдруг я слышу – что-то не тот звук получается. Не похожий на аплодисменты. Смотрю, а у меня вместо рук – копыта и сам я уже не человек, а барашек! Только ты, пожалуйста, папа, никому не рассказывай.

– Ладно, ладно, – сказал Александр Никитич. – Видишь, Сережа, во-о-он мама спешит!

Сережа бросился навстречу Татьяне Ивановне. Как будто сговорившись, никто не напоминал Александру Никитичу про его первую и последнюю попытку добиться научной славы без упорного и добросовестного труда.

«Будьте знакомы»

Рано утром следующего дня друзья были уже в сборе.

– Будьте знакомы, – сказал официальным голосом Волька и представил Хоттабычу Сережу и Женю.

– Очень приятно, – сказали в один голос и Хоттабыч и обе его недавние жертвы.

А Хоттабыч подумал немножко, пожевал губами и добавил:

– Нет границ моему счастью познакомиться с вами. Друзья моего юного повелителя – лучшие мои друзья.

– Повелителя? – удивились Сережа и Женя.

– Да, повелителя и спасителя.

– Спасителя? – не удержались и фыркнули ребята.

– Напрасно смеетесь, – строго взглянул на них Волька, – тут ничего смешного нет, – и вкратце рассказал о всех приключениях за последние трое суток.

Ребята помолчали, подавленные необыкновенностью своего нового знакомого. Молчание прервал Женя:

– А знаете, товарищи, наш дом скоро будут сносить.

– Прошу прощения, превосходнейший отрок, не скажешь ли ты мне, что значит «сносить дом»? – пытливо осведомился Хоттабыч.

– Ну, сломают.

– А зачем, прости мне мою назойливость, будут ломать твой дом?

– То есть как зачем? Чтобы построить на его месте новый дом, дом-дворец. Это не только наш дом ломать будут, – добавил он с гордостью, – в нашем переулке сразу четырнадцать домов ахнут. Заодно уж и переулок расширят. Давно пора.

– А тебе жалко дом? – сочувственно спросил старик.

– А то не жалко! Конечно, жалко, я к нему во как привык! Мы в нем одиннадцатый год живем. И ребята кругом все знакомые.

Хоттабстрой

Около четырех часов утра два подвыпивших гражданина возвращались домой после товарищеской пирушки. Они шли, крепко обнявшись.

Вдруг один из них, тот, который повыше, почувствовал, что сверху ему что-то капнуло на нос. И это при совершенно безоблачном небе! Удивленный гражданин поднял свои глаза вверх, потом торопливо зажмурил их. Он явно чего-то испугался, но решил не показывать виду.

– Вася, дорогой мой, – сказал он деланно равнодушным голосом, – посмотри, сделай милость, наверх…

Вася послушно посмотрел на небо, тоже испуганно заморгал глазами, тоже сделал равнодушное лицо и отвечал более или менее спокойным голосом:

– Так что я, Никитушка, ни-ничего не вижу.

Они так и не сознались, что видели, как по небу один за другим пронеслись четырнадцать многоэтажных домов. Под каждым домом тоненькими, еле заметными усиками болтались обрывки телефонных и электрических проводов и торчали обломки водопроводных труб. Из труб еще капала вода. Одна из капель как раз и упала на нос Никитушке.

Примерно в это же время Николай Никандрович Богорад проснулся от какого-то резкого толчка, спросонок решил, что уже пора вставать, и направился на кухню умываться. Но вода из крана не текла. Тогда он решил зажечь свет, чтобы сподручней было поправить водопровод, но свет не зажегся.

– Пробка перегорела, – догадался Николай Никандрович.

Он притащил из коридора стремянку и полез проверить пробку, но пробка была в полной исправности.

– Что за безобразие! – возмутился он и снял телефонную трубку, чтобы сообщить управдому, что сразу испортились и электричество, и водопровод.

Но и телефон бездействовал.

Тогда Николай Никандрович решил разбудить управдома, чтобы сообщить ему о странных авариях. Открыв двери парадного, он увидел, что дом стоит не в Первом Спасоболвановском переулке, как обычно, а в совершенно неизвестном месте, где-то далеко за городом.

Было не больше четырех часов утра, когда Вольку разбудило легкое прикосновение чьей-то руки. Он недовольно хмыкнул, повернулся на другой бок и, натянув на голову одеяло, попытался снова заснуть. Это ему, однако, сделать не удалось. Неизвестно каким путем пробравшийся в комнату сильный ветер сдул с него одеяло.

Тогда Волька огорченно открыл глаза и увидел прямо над собой торжествующее лицо Хоттабыча.

– В чем дело? – сварливо спросил Волька. – Не мешай, пожалуйста, спать. Это просто не по-товарищески будить человека чуть свет…

Старик сделал вид, что не заметил упрека. Он важно разгладил руками свою бороду и низко-низко поклонился:

– Если ты, к искренней моей радости, чувствуешь себя здоровым, то соблаговоли встать и почтить своим присутствием Первый Спасоболвановский переулок.

– В такую рань?

– Ты осчастливил бы меня, если бы выполнил мою покорнейшую просьбу, не откладывая ее.

– Скажи хоть, в чем дело?

– Да позволено будет мне не ответить на этот вопрос, ибо я осмелился уготовить тебе, о Волька, скромный сюрприз.

– Ну, разве что сюрприз, – сурово сказал Волька и, позевывая и потягиваясь, начал одеваться.

Спустя несколько минут они вышли из дома и зашагали по широкому пустынному тротуару. Одинокие шаги далеких пешеходов звонко раздавались в утренней тишине. Город еще спал; румяное солнце лениво поднималось из-за крыш, расталкивая толпившиеся у горизонта желтые, розовые и оранжевые облака. Высоко в небе еле слышно гудел самолет, и его крылья на солнце тоже были розовые.

По мере приближения к Первому Спасоболвановскому переулку Хоттабыч проявлял все большие и большие признаки волнения. Он то забегал вперед, то отставал, непрерывно утюжа свою бороду. Канотье он сдвинул на самый затылок и был теперь похож на старомодного гуляку.