Владимир Аничков - Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)

Владимир Петрович Аничков

Екатеринбург — Владивосток

(1917–1922)

Часть первая

РЕВОЛЮЦИЯ

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Пока мы вели переговоры с губернатором, вести о происходящих в Петрограде событиях облетели весь город, и вечером 4 марта в думе вместо назначенного заседания гласных образовался митинг совершенно неизвестных нам людей, среди коих много было и солдат. Откуда только взялись эти подпольные ораторы?..

Трудно припомнить и передать, что именно говорилось на том многолюдном митинге, где слово брали ни перед кем не ответственные люди. Почти все они отличались недюжинными ораторскими способностями, большой наглостью и самым беззастенчивым отношением к подтасовке фактов и цифр. Словом, началось повторение того же безобразия, которое так поражало меня в революцию 1905 года. Государя иначе как «Николай Кровавый» никто не называл. Народу было так много, что городской голова предложил присутствующим перейти для развития прений в зал музыкального училища. Дышать было нечем. Нашлась масса ораторов. Что говорили они, передать трудно.

Мне, в качестве гласного, тоже пришлось выступать. Когда дали слово, в моей голове не было ни единой мысли. Я говорил в состоянии, похожем на сомнамбулический сон. Судя по громким и долгим аплодисментам, выступал я недурно и неглупо, и меня терпеливо слушали. Главной темой моего потока красноречия было уверение, что рано ещё радоваться наступившей революции. Если в настоящее время революционные завоевания настолько велики, что нет непосредственного опасения возврата к прошлому, то вся трудность переживаемого момента заключается в том, чтобы указать путь, по коему следует идти в дальнейшем. Этот путь я вижу в самоочищении от всяких скверных помыслов, в полном отречении от личных благ и в дружном направлении всех сил к одной цели — победе над врагом Родины. Неужели, говорил я, с наших рук сорваны оковы только для того, чтобы драться друг с другом? Нет, эти руки отныне свободны только для того, чтобы слиться в братских объятиях.

Не знаю, чем кончился этот митинг, ибо я покинул его часов в одиннадцать. Помню только, что особый успех выпал на долю некой Завьяловой, вероятно, потому, что это было первое робкое выступление женщины на местной политической арене. Впоследствии Завьялова играла большую роль в Екатеринбурге, в профессиональных союзах и Комиссариате общественного призрения, где она, будучи гражданской женой комиссара Сосновского, тоже занимала должность комиссара.

На другой день вечером было решено устроить собрание думы в целях избрания комиссара с полномочиями, равными губернаторским. Но думский зал оказался захваченным толпой. Гласные собрались в комнате, где обычно шла работа всевозможных комиссий. Городской голова, надев цепь, открыл заседание. Я запротестовал. Ко мне присоединился Кванин, а за ним и другие гласные, и мы потребовали очистить зал от непрошеных гостей. Однако городской голова колебался и, видимо, боялся исполнить наше требование. Не знаю, чем бы это кончилось, но его выручил случай. К нам вошёл какой-то субъект и от имени демократического собрания заявил, что митинг закончен и постановлено образовать Комитет общественной безопасности. В комитет должно быть выбрано десять членов от демократии, столько же от солдат и офицеров, и таковое же число мест решено предоставить гласным по избранию думы.

Выдвинутое кем-то предложение о выборе только трёх депутатов отвергли и приняли моё предложение о заполнении всех десяти вакансий.

Мы перешли в думский зал заседаний.

Здесь единогласно было решено, что никто из гласных не имеет права отказываться от избрания на ту или другую должность. После этого приступили к выбору в состав Комитета общественной безопасности десяти гласных.

Выбраны были: Ардашев, Кенигсон, Замятин, Соколов, Питерский, Доброскок, Давыдов, Ипатьев, Степанов и я.

После выборов начались прения по наказу выбранным, причём к ним были допущены избранные демократическим собранием двадцать человек. Эти прения приняли страстный характер, особенно после выступления железнодорожника Толстоуха, воскликнувшего:

— Если вы не согласны с нами, то на поддержку демократии выступит весь Сто двадцать шестой полк.

Блестяще ответил ему Давыдов.

— Пусть не только полк, — во весь голос когда-то оперного певца кричал он, — а пусть весь гарнизон пожалует сюда, чтобы штыками заткнуть мне глотку. Но и тогда, пока хватит сил, я всё же буду говорить…

Но тут речь его была прервана входящей депутацией Сто двадцать шестого полка в полном составе во главе с полковником Богдановым. Торжественно-медленно продвигалась депутация. Остановившись перед городским головой, полковник заявил, что весь полк передаёт себя в распоряжение городского головы как представителя городского самоуправления и нового правительства. Эти слова были покрыты несмолкаемыми и дружными аплодисментами. Минута была не только трогательная, но и внушительно-торжественная. Вслед явились депутации Сто сорок девятого и Сто двадцать четвёртого полков.

Заседание закончилось командировкой представителей вновь организованного Комитета общественной безопасности на большой митинг, собравшийся в городском театре. Выбрали всего троих: от военных — прапорщика Воробьёва, от демократической группы — Пиджакова, а от думской группы выбор пал на меня.

Театр был настолько переполнен, что мы с большим трудом пробрались на сцену.

Перед нашими глазами представилась никогда ещё не виданная картина… Театр был переполнен народом так, что становилось страшно. Казалось, не миновать катастрофы. Это было почти сплошное море солдатских шинелей с небольшими крапинками женского элемента и штатских граждан. Шум стоял невообразимый, все что-то кричали, и из общего гула многотысячной толпы явственно долетали слова: «Арестовать, арестовать, арестовать…»

Особенно запомнилась мне мощная фигура очень тучного лысого солдата, чей бас покрывал весь хор. И, как бы в пандан к нему, на барьере одной из лож бенуара стоял тоненький, маленького роста человек, судя по бритому лицу — актёр (что потом и выяснилось). Невероятно визгливым тенором, жестикулируя руками, с какой-то особой злобой и упоеньем он выкрикивал всё те же слова: «Арестовать, арестовать…»

Направо от меня, на сцене, впереди всех, стоял какой-то вдребезги пьяный прапорщик с солдатским Георгием и размахивал вынутой из ножен шашкой, как бы дирижируя ею перед обезумевшей толпой. Он кричал: «Губернатора, полковых командиров, жандармов — арестовать! Занять почту, телеграф, телефон и вокзал…»