Эльза Скиапарелли - Моя шокирующая жизнь Страница 10

Девушку обвинили в недисциплинированности и бесстыдстве. Чувствуя себя чистой и честной, она впала в состояние безумного гнева. Упрямый подросток и старая монахиня сошлись лицом к лицу, как в петушином бою…

Несмотря на страстные стихи «Аретусы», Скиап оставалась в полном неведении о плотской стороне любви. Неудивительно, что ее привело в замешательство поведение некоторых воспитанниц, особенно одной из старшего класса: та следовала за ней повсюду и без конца дарила маленькие подарки. Это, по всей видимости, «особая дружба»… Но она-то не считала ее таковой, поощряла и ценила, вплоть до того дня, когда девушка схватила ее в свои объятия и покрыла поцелуями. И тогда при всей своей наивности Скиап поняла, и все пуританские принципы семьи ударили ей в голову.

А что́ она думала о «суровости» жизни в монастыре, не скрывала от монахинь. После этих обличительных речей пришлось лечь в постель на несколько дней. Совсем обезумев, неспособная найти ни малейшей поддержки извне, она объявила голодовку. И все-таки ей приходилось соблюдать распорядок и каждое утро являться к мессе, во время которой она почти каждый день теряла сознание.

Одной из воспитанниц монастыря оказалась дочь президента Совета, и, воспользовавшись тем, что девушка возвращалась в Рим, Скиап доверила ей послание к отцу. Как только он его получил, немедленно отправился в Швейцарию, долго смотрел на дочь, не произнеся ни слова, – и увез ее домой. В монастыре она пробыла ровно девяносто девять дней.

И вот я дома. К нам часто заходил в гости один русский – некрасивый, с маленькими раскосыми глазами и широкой бородой. После ужина он садился у стола, уставившись в пространство. Богатый, но скупой по отношению к самому себе, он отдавал свои деньги на разные благотворительные цели. Долгое время в семье считали, что он приходит из-за сестры, но однажды он поведал отцу, что посещает наш дом из-за меня и желает на мне жениться. Родители хорошо к нему относились, но, к счастью, сочли меня слишком молодой и ответили отказом. Каждый вечер он совершал свой ежедневный визит, проводил некоторое время, глядя в пустоту, а потом возвращался домой и писал мне длинные письма. Я получала их во время завтрака, и думаю, что он приносил их сам по дороге к утренней службе в церкви.

Безусловно, в интеллектуальном смысле он мог бы меня осчастливить, но я так была полна жизни, уже обрела доверие к своему телу, а кроме того, обладала чересчур живым воображением. Он жил в полном одиночестве целый год и продолжал писать мне прекрасные, нежные письма: предлагал все, что у него есть, в том числе драгоценности, унаследованные от матери, – один из редких случаев в моей жизни, когда мужчина предложил мне что-то ценное. Несколько лет спустя он погиб во время несчастного случая в горах, обстоятельства этого трагического происшествия остались невыясненными.

Тем временем я до безумия влюбилась в одного художника. Отправлялась за пределы городских стен Рима и навещала свой «предмет страсти» в его мастерской. В первый раз я выпила портвейна и сидела неподвижно несколько часов кряду в тени сосен. Я была счастлива: он умен и умел нравиться женщинам. Но моя семья проведала о нашей любовной истории; узнала еще, что мой любимый помолвлен с молодой девушкой скромного положения.

Вначале я не желала ничему верить, но мало-помалу сомнения закрались в мою душу, и я решила во что бы то ни стало узнать правду. Раздобыв адрес его родителей, которых никогда не видела, позвонила у их дверей. Передо мной предстала типичная семья среднего класса, абсолютно непохожая на сына-сердцееда. Невеста маленькая, как подросток. Отведя родителей в сторонку, я внезапно спросила, правда ли, что их сын помолвлен с этой юной особой. «Да, – ответили они, – это правда. Они скоро поженятся!»

Скиап повернулась и ушла. Некоторое время двигалась автоматически, глядя прямо перед собой, и слезы текли по щекам. Села в автобус, набитый до отказа, и пришлось стоять. Ноги дрожали, голова кружилась, состояние было такое, будто только что пришла в себя после операции. Рядом стоял молодой человек с букетом в руке, предназначенным, без сомнения, любимой. Взяв один цветок, он протянул его ей:

– У вас такой несчастный вид! Надеюсь, эта роза принесет вам счастье.

Прошло немного времени, и я снова влюбилась. Молодость, пыл, огромная потребность в любви сделали так, что мое сердце еще раз забилось для очень юного, веселого и пылкого юноши, подлинного южанина. Он приезжал из Неаполя, специально чтобы провести со мной день. Мы гуляли вдвоем и, поскольку не могли прийти ко мне, бродили по сельской местности в окрестностях Рима. В его прелестной компании я заново открывала старинные римские виллы, где бывала в прошлом вместе со своей гувернанткой. На этот раз они представлялись мне совсем в другом свете: как прекрасны вилла Дория Пампили, вилла Боргезе, вилла Медичи (в наши дни расположился Музей французской живописи), наконец, вилла д’Эсте с тысячью фонтанов!

И снова моя семья положила конец этому счастью, запретив нам встречаться. Но каждую неделю я получала огромную коробку с туберозами без всякой визитной карточки. В последний раз мы случайно встретились на Искье, где наши семьи проводили летние каникулы.

Через несколько месяцев он прислал мне письмо, напомнил мне об этой встрече и описал, как смотрел мне вслед, когда я уплывала на пароходе. Он так никогда и не женился.

После этого я поверила, что мои несчастные любовные приключения закончены. Я постоянно флиртовала с красивыми мальчиками ради развлечения. Мой любимый цвет лиловый, и временные избранники всегда носили что-нибудь лиловое – носовой платок, галстук. Пусть все видят, что он за мной ухаживает.

Как-то моя подруга рассказала мне, что муж ее иногда носит в кармане смятый лиловый галстук…

В то время я начала писать статьи о музыке. Это не была в буквальном смысле слова музыкальная критика, ничего специально профессионального, но они оказывались уместными и имели непосредственный тон.

Одно из моих великих разочарований – я не умела петь. Ведь так замечательно освобождаться таким образом от самой себя… Этот способ освобождения мне казался простым и при этом хранил в тайне мои чувства. Интриговал меня и театр. Но поднимись я на сцену, мои благородные родители сочли бы это позором.

Меня устроили в Римский университет (слишком молода, чтобы посещать лекции) и записали на курс философии. Вопреки школьному опыту прошлого эта наука мне понравилась. Отец занимался в то время в университете востоковедческими исследованиями; и, без сомнения, мой ум стремился к занятиям. Я принялась читать Боссюэ[8], Спинозу и «Исповедь» Блаженного Августина[9] – этот труд долго оставался моей настольной книгой.