Последний старец - Наталья Анатольевна Черных Страница 10

Второй случай из жизни Лешиньки был такой. Он каждый день приходил к Иевлевым в лавочку и обращался к хозяйке со словами: «Маша, Маша, пятачок» который получая, сразу же кому-либо отдавал или же запихивал в какую-нибудь щель. Когда умер Александр Павлыч, хозяйка стала сама вести дело, и вот после похорон, как обычно, приходит в лавочку Леша, и со словами «Маша, Маша, пятачок» получает от хозяйки ответ: «Леша! Видишь, я овдовела, торговля сократилась, стало быть, и ты посбавь с меня, бери три копейки» На что Леша, не ответив ни слова, ушел из лавочки. Проходит неделя, другая, месяц, нейдет Лешинъка к Ивлихе, загрустила Анна Ивановна, да что-то и дела стали плохо клеиться. И вот однажды говорит она тяте: «Санька! Обидела я Лешу, только стал бы он ходить как раньше, гривенник стала бы каждый день давать» И только это сказала, вкатывается Леша со словами «Маша, Маша, пятачок», на что Анна Ивановна с любовью даёт ему десять копеек, которые он не взял со словами: «Спасибо, мне пятака хватит» и ушел из лавочки.

Леша жил и родился в г. Мологе, фамилия его была Клюкин, вел странный образ жизни, красил дегтем лицо, руки и т. д., летом ходил в шубе, в валенках, а зимой наоборот, постоянного места жительства не имел, жил тут да инде. Часто ходил в монастырь, где спал в хлебной на голой печи. Дрался с козлом по кличке Костя, козёл всегда был победителем. Был у него брат Митрей, по прозвищу Вшивой. Похоронен Леша в Мологском Афанасьевском монастыре у летнего собора, у алтаря с правой стороны. До 1930 года на его могилке стоял белый деревянный крест и железная ограда. Таков был мологский мещанин Алексей Клюкин (Лешинъка)»

Вообще жизнь многих мологжан было тесна связана с Мологской Афанасьевской обителью. Да и из ста с лишним насельниц монастыря половина были родом из Мологского уезда, в т. ч. четыре монахини и семь послушниц — из самой Мологи; остальные — из разных мест Ярославской и Тверской губерний. Семейные и земляческие отношения делали монастырь как бы родным Божьим домом: здесь мы видим трех представительниц рода Груздевых и Анну Ивановну Усанову из деревни Большой Борок, Параскеву Арсеньеву из деревни Новоселки, да и монастырская благочинная Лидия Коршунова была из Старого Верховья — это всё родная Кулига.

В 1910 году Александр Иванович Груздев женился на девице из соседней деревни Новоселки — Солнцевой Александре Николаевне. Вообще имена Александр и Александра повторяются в роду Груздевых из поколения в поколение. Приданого за невестой дали 12 рублей. «Эта девушка до самого замужества работала в Рыбне у купца Субботина Ивана Матвеевича прислугой, — читаем в «Родословной» о. Павла, — первая вставала, последняя ложилась. Дом двухэтажный — сколько печей истопить, сколько полов вымыть, а стирка, а вода, правда, она не готовила, но черна работа лежала вся на ее плечах, одне лампы наливать да заправлять и то горе горькое. С замужеством пришла другая жизнь, другие заботы. Семья — свекор Иван Алексеевич, 2. свекровь Марья Фоминишна, 3. бабушка Фекла Карповна, 4. деверь Иван Иваныч, 5. золовка Александра Ивановна, 6. золовка инвалид от природы Елизавета Ивановна, 7. золовка Анна Ивановна, да молодых двое, итого 9 человек, а изба 5 аршин в ширину, 7– в длину, 4 окна, у порога русская печь да в сенях кадка крошва. Как жили? Но жили: 3-его августа 1911 года родился сын Павел, в 1912 г. родилась дочь Ольга, в начале 1914 г. родилась дочь Мария, а 19 июля 1914 года началась война»

«В избе бедняка не вмещается даже два заячьих уха…» В 70-х годах о. Павел писал в письме к своему младшему брату Александру Александровичу в Тутаев, заботясь о племянниках:

«Лену и Сашу не обижайте, хотя у нас не было детства, нужда да горе, пусть они порадуются».

Отца, Александра Ивановича, сразу взяли на фронт. «Осталась Александра Николаевна с малым детям да со старым старикам, а жить надо и жили, а как? да так же, как и все. Помню, был оброк не плочен да штраф за дрова, что на плечах из леса носили. Вот и приговорили бабку и маму на неделю в Боронишино, в волостное правление, в холодную, конечно же, бабка и меня взяла с собой, и нас из Борку много набралось неплатилъщиков. Я кой кого помню, а именно, Марья Михайловна Бабушкина с сыном Володей, а ему было 3–4 года; Любовь Усанова с сыном Васей — 4–5 лет; Марья Лавошница с Федей, тоже годов 3–4. Набралось нас человек 15–20, заперли всех в темную комнату, сидите, преступники, а среди нас были глубокие старики Тарас Михеич да Анна Кузина, обое близоруких. Пот и пошли они оправиться в уборную, а там горела пятилинейная керосиновая лампа, они ее как-то и разбили. Керосин вспыхнул, мало-мало и они-то не сгорели, а на утро пришел старшина Сорокоумов и всех нас выгнал. Это было 29 августа 1915–16 года».

В тетрадях о. Павла сохранилась «Песенка Лизы Груздевой» (под таким названием):

Жили мы в подвале,

пили Кали-Мали,

часто голодали,

ничего не знали.

«Тятю на фронт взяли. Дома нищета, — рассказывал отец Павел о своих детских годах валаамским монахам. — А в монастыре бабушка — старшая на скотном, одна тетка — в иконописной, вторая — в хлебной на просфоре.

Мать дала по мешочку и сказала: пойдите по деревне и милостыню соберите. А что делать? Хлеба нет. Я в монастырь, к тетке: «Кока, мамка по миру посылает!»

К игумений пришли — в ноги бух! Игумения говорит: «Так что делать, Павёлко. Цыплят много, куриц. Пусть смотрит, чтобы воронье не растащило».

Цыплят пас, потом коров пас, лошадей… Пятьсот десятин земли! Ой, как жили-то…

Потом — нечего ему, т. е. мне, Павёлке, — к алтарю надо приучать! Стал к алтарю ходить, кадила подавал, кадила раздувал.

Так началось для о. Павла монастырское послушание. Он потом сочинил такую песню:

Бабушка Евстолия

взяла воспитать.

Нежила, лелеяла,

как родная мать.

Глава III. Обитель святителей Афанасия и Кирилла. и иконы