Виктор Степанов - Юрий Гагарин Страница 10

Влажные валки скошенной травы еще не тянут в них кувыркаться. Они еще будут подсыхать. «Коси, коса, пока роса. Роса долой, и мы домой». Валентину нужно обернуться в деревню. Обратный путь с братом куда ближе и веселей.

Но что-то случилось, пока их не было дома. Отец только из сельсовета и вот сейчас с серым лицом замер у репродуктора. Мать пригорюнилась, сидит за столом, подперлась белой, в муке, рукой — опять собиралась печь пироги. Рядом Зоя прислонилась к стене с вопросительным взглядом. Только Боря как ни в чем не бывало с ходу:

— А Беловы вчера щуку поймали.

Но отец только бровью повел, и тот замолчал. Что случилось? Не беда ли вошла в их избу?

— Война, ребятки… Немцы напали!

Так кончается «чистая голубизна» детства Гагарина Юры.

«Все как-то сразу потускнело. Горизонт затянуло тучами. Ветер погнал по улице пыль. Умолкли в селе песни. И мы, мальчишки, притихли и прекратили игры. В тот же день из села в Гжатск на подводах и на колхозном грузовике с фанерными чемоданчиками уехали новобранцы… Весь колхоз провожал парней, уходящих на фронт. Было сказано много напутственных слов, пролито немало горючих слез».

Таким запомнился Юрию тот июньский воскресный день. Так какая же ты, война?

Гремит где-то еще далеким тревожным громом. Смотрит на тебя горьким и жалостливым, неузнаваемым взглядом матери, которая, как солдат, затянула телогрейку ремнем и теперь уже день и ночь пропадает на ферме. Отец ходит хмурый, угрюмый — просился на фронт, не взяли, сказали, что нездоров, к тому же еще хромает. От огорчения совсем свалился, отвезли в больницу. Вернулся бритый, худой. Валентину еще не вышел возраст для красноармейского строя. Но, может, она вот-вот закончится, эта «треклятая», как ее называет соседская бабушка, война.

Нет, не кончается. По радио — отец уже и не выключает его — голос диктора необычно суров, приглушен.

— От Советского Информбюро… Оставили… Минск, Ригу, Таллин, Вильнюс…

Скоро потекла по деревне людская река.

— Мама, почему этих людей называют беженцы? Они что, от кого-нибудь убегают?

— От войны, сынок, от войны…

И невозможно оторвать глаз от нескончаемо тянущейся вереницы. Изможденные и голодные — вот кто такие беженцы. У многих на руках ребятишки, худые, перепачканные сажей только что пережитых пожаров, бомбежек.

По ночам еще так тихо в августовских садах. Падают перезревшие яблоки. На чердаке пахнет высохшим сеном. Запах, навевающий крепкий сон.

Как-то утром Юрия будит пронзивший всю улицу плач. Тетя Нюша? Тетя Нюша Белова?

И вот он уже в их дворе — бессильный свидетель чужого горя. Тетя Нюша без чувств на руках у матери. Валентин берет оброненный рядом листок и читает, как разучившийся школьник, почти по слогам:

— Иван Данилович Белов…

«Дядя Ваня?»

— Пал смертью храбрых…

«Убит? А ведь еще недавно вот здесь, во дворе, высыпал Юре горсть леденцов. Значит, Володя, Нина и Витя Беловы теперь без отца насовсем? Нет, не может этого быть».

Но лавина войны катилась неумолимо.

Глава четвертая

На душе у мальчишки как на луговой поляне, что видна из узенького избяного окошка. То светятся солнечно, переливаются радостью каждая былинка, каждый цветок, а то вдруг потускнеет и совсем станет серой, когда набежавшее облако протащит свою холодную тень. Может, и не будет в этом году первого сентября.

И тайной оглядкой следит он по утрам за рукой отца, срывающего листки численника: двадцать девятое, тридцатое, тридцать первое августа… Осталась всего одна ночь! Скорей в постель, проспать до утра, до завтрашнего солнца!

Утром 1 сентября Юра торопясь надевает новенькую, еще покалывающую плечи синюю матроску с полосатым воротничком, крепко-накрепко зашнуровывает купленные в Гжатске ботинки и останавливается с портфелем около отца, сидящего у репродуктора.

«От Советского Информбюро. Утреннее сообщение 1 сентября 1941 года.

В ночь на 1 сентября наши войска вели бои с противником на всем фронте… На энском участке Северного фронта против советского полка враг бросил немецкую дивизию СС… Красноармейцы мужественно оборонялись и срывали все планы немецкого командования…

В районе П. партизаны подожгли лес, по которому двигались вражеские части. Огонь преградил фашистам путь вперед».

Мать пригладила жесткой горячей ладонью коротко остриженные вихры:

— Пошли, сынок… В добрый час.

А с порога подхватили за руки с одной и с другой стороны Валентин и Зоя. В школу!

И уже разогревался первосентябрьский денек, одаривая последним теплом, что осталось от жаркого лета. Но чем он мог соблазнить? За классными дверями открывался новый, неведомый, давно ожидаемый мир.

— Здравствуйте, Ксения Герасимовна!..

На переменке сентябрьское солнце припекает вовсю, в шерстяной матросочке жарко, но разве можно расстегнуть хотя бы на одну пуговицу. Ведь ты уже первоклассник ровно два школьных часа, и припасенное матерью краснобокое яблоко жуешь неспешно, по-взрослому, успевая, впрочем, чиркнуть по небу завистливым взглядом: там, где-то над ближней крышей, вскувыркнулась и затрепетала, выравнивая круги, вспугнутая, вскинутая кем-то голубиная стая.

И в этот момент показалось, будто над крышами пророкотал невидимый, с перебоями мотора, трактор. В приближающемся, нарастающем свисте ребятишки увидели самолет — с красными звездами на крыльях. Словно с воздушной горки съезжал он, падал под резким углом вниз, стараясь выровняться, дотянуть до луговины.

На ту самую поляну, где они совсем еще недавно выпускали змея, а потом планер, садился боевой самолет!

Ребята бросились наперегонки. Страшно было видеть эту огромную дюралевую птицу, от которой еще веяло небом и жаром схватки, разбитой, распластанной на земле. Не обращая внимания на мальчишеское оцепенение, летчик снял шлем, вытер потный лоб и потряс кулаком в перчатке, грозя кому-то в небе. И только после этого посмотрел на ребятишек. Лицо его смягчилось.

— Вот это номер, да здесь вся школа! Неужели учитесь? Молодцы! А как называется ваша деревня? Вот ты, — обратился он к Юре, — ну-ка мигом к председателю! Мне срочно нужно связаться с частью!

В этот момент из-за льдистого облачка вынырнул и закружил, снижаясь над ними, другой самолет. Летчик, стоявший у машины, оживился, приветственно замахал шлемом.

Через несколько минут краснозвездный «ястребок» радостно рокотал винтом неподалеку.

Остановись, мгновение! Усвойся сердцем этот преподанный жизнью урок боевого товарищества.

«Час спустя прибежал Юра, — вспоминала Анна Тимофеевна. — Глаза горят от возбуждения, хочет поскорее все мне рассказать, потому сбивается, путается… Юра пересказывал каждую мелочь, передавал каждое движение, все время повторял слово «летчик»: «Летчик спросил: «Как ваша деревня называется?» Летчик сказал: «Ну, гады, ну, фашисты, заплатите!» Потом удивился: «Вы почему с портфелями?» И сказал: «Молодцы! Надо учиться! Нас не сломить!» Солнце припекало, летчик расстегнул кожаную куртку, а на гимнастерке у него — орден. Летчики — герои…