Александр Сенкевич - Елена Блаватская Страница 10

— Леля, о тебе ходят неблагоприятные слухи, — сказала бабушка. — Говорят, что ты между делом оскорбляешь достойных людей.

Она вспыхнула и возразила:

— Если ты имеешь в виду это чучело в гусарском мундире, то что ему ни говори, как о стенку горох.

— А зачем ты подпевала князю Владимиру Сергеевичу Голицыну двусмысленный куплет? Даже что-то от себя досочинила.

— Ах, бабушка, он такой большой, толстый и веселый. Настоящий светский лев. Мы от души веселились, и я позволила себе импровизацию. Было, право, очень смешно. Всем понравилось, кроме одного человека, который тебе об этом пении донес и все извратил. Не слушай шпионов, милая бабушка! Они пакостные и завистливые люди. Я отправила бы их всех на Луну.

— Ты опять, Леля, придумываешь невесть что, — сказала бабушка, расстроенная тем, что их разговор вошел не в то русло, а внучка и на этот раз перехватила инициативу. — Ты лучше чаще общалась бы с сыновьями Алексея Петровича Ермолова. И вообще посмотри вокруг себя. В Тифлисе столько достойный молодых людей из лучших русских семейств.

В этом бабушка была права. Под знамена войны на Кавказе собрался цвет русской дворянской молодежи.

Она тоже хотела принести себя в жертву. Удивить всех своим выбором. Может быть, ей подойдет Никифор Васильевич Блаватский, который некоторое время служил чиновником по особым поручениям в канцелярии тифлисского губернатора? Он превосходил ее годами, но не в возрасте было дело. Это был скромный, ничем не отличавшийся чиновник. Во всяком случае, неравная пара для нее, девушки из известной, высокопоставленной семьи. Однако последнее обстоятельство ее как раз и устраивало.

От бабушки она унаследовала твердость характера и властность, от отца — горячность и простодушие, от матери — мечтательность и нежность. Они, ее близкие, внушали ей отвращение к той светской жизни, которая велась вокруг и которую они, по своему общественному положению, обязаны были поддерживать. Получалось, что идеалы сами по себе, а жизнь сама по себе.

Не могли старшие понять того, что ее разрывало на части. Гул балов стоял в ушах, там было так весело, и ее неудержимо тянуло туда. В то же время она ясно осознавала, что стоит увлечься светским образом жизни, и навсегда произойдет разрыв с видениями и внутренними голосами. Она не знала удержу расходившейся фантазии, звала своего Хранителя, но он куда-то исчез. Ей была необходима твердая рука, которая привела бы в порядок ее мысли.

Ни мнение света, ни предрассудки общества не в силах были остановить Елену Петровну на пути к духовному совершенству и обретению чуда. Это было у нее в крови — поступать наперекор здравому смыслу.

Ее прабабка, французская аристократка, бросив детей и любящего мужа, умчалась на двадцать лет неизвестно куда и непонятно с кем. Никто не смог объяснить, почему она это сделала. Только Леля догадалась, примерив прабабкин поступок на себя. Ее прабабка, как и она, получала сообщения оттуда — из космических глубин, из неизведанных далей — и неукоснительно им следовала.

Она давно уже видела жизнь своей семьи в ином свете. В Тифлисе избегала разговоров даже с сестрой Верой и тетей Надеждой. Опасно было с ними откровенничать. Бесшабашно веселая жизнь обтекала ее, не завлекая в свою пучину. Несколько раз она пропустила балы, сославшись на невозможность выходить туда в глубоком декольте. Ведь не пристало ей, девушке, появляться почти голой перед чужими людьми. С этой ее причудой близкие, кажется, смирились. Надолго запомнился им тот невероятный случай, когда она, наотрез отказавшись появляться полураздетой соответственно моде на большом балу у царского наместника, умышленно сунула ногу в кипящий котел и шесть месяцев провалялась в постели.

Спустя много лет Елена Петровна заявляла, что всегда ненавидела наряды, украшения, цивилизованное общество, балы и парадные залы.

И все-таки это была полуправда.

Совершеннейшей неправдой было ее признание, сделанное лет в пятьдесят. Она утверждала, что если бы в юности какой-то молодой человек посмел заговорить с ней о любви, она застрелила бы его, как бешеную собаку.

Встречи с князем Александром Голицыным Елена Петровна вспоминала последовательно, день за днем, со всей яркостью всплывающих из прошлого картин и отчетливостью ощущений. Знакомство с князем было, кажется, первым важным событием в ее почти взрослой жизни. Александр Голицын казался ей лучшим из всех людей, которых она встречала. Как долго сердце ее искало привязанности, и наконец-то, похоже, ей повезло.

До девяти лет, как она признавалась, ее единственными «нянями» были артиллерийские солдаты и калмыкские буддисты. У одних она научилась уверенно и лихо сидеть в седле, у других — долготерпению и мудрости.

В седле она дышала свободнее. По утрам выбирала из конюшни самого норовистого вороного жеребца и чуть ли не с места пускала его в галоп. Ей нравилась бешеная скачка, когда распущенные светло-золотистые волосы, откинутые назад с выпуклого лба, развевались и трепетали от встречного ветра. Поездки верхом словно охлаждали в ней снедающий жар затронутого честолюбия и непомерной гордыни.

Она, взволнованная, неслась на лошади, не разбирая дороги. Все чаще и чаще жеребец переходил на шаг, копыта вязли в сплошном месиве грязи. Небо тяжелой попоной спустилось на землю, тучи обложили вершины гор. Издалека слышны были раскаты грозы. Она не замечала пронизывающего ветра. За склоном горы показалась старая церковь, сложенная из грубых, необтесанных камней. Она пришпорила коня, взметнув с земли целую стаю ворон: их всполошенный грай заставил ее вздрогнуть и осмотреться.

Он складывал на площадке перед церковью дощечки, тонкие веточки и плоские камушки. Выстраивал их в шеренгу, столбиком, что-то бормотал себе под нос, не обращая на нее никакого внимания. Лицо то расплывалось в улыбке, то, вспыхивая, искажалось гримасой недовольства.

Какой странный юноша! Они знали друг друга, встречались на балах у его родственника, царского наместника на Кавказе. Похоже, он совершал какой-то ритуал, ей непонятный.

Позднее Елена Петровна познала смысл таинственных манипуляций Александра Голицына, но навсегда схоронила эту тайну под тяжелой могильной плитой земной суеты.

Она подозревала, что в Тифлисе сохранились толкователи удивительных и загадочно-чудесных фактов и явлений, бесстрашные первопроходцы непознанного, рисковые ныряльщики в бездонные глубины сверхъестественного. На зыбкой почве предположений и догадок строили они Соломонов храм мудрости.

Неужели этот юноша был одним из тех, кого она долго и безуспешно разыскивала? Что заставило его ворожить у спрятанной в горах старинной церкви? Каприз светского человека или магическая необходимость? Ее вернул в реальность глубокий взгляд юноши.