Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина Страница 10

— Действительно досадно…

— Досадно — не то слово. Не знал, куда деваться от стыда. Деньги я уже успел израсходовать. Лентовский не дает… К счастью, у меня были новые резиновые галоши. Они блестели, как лаковые сапоги. И я долго гулял в них по улицам великолепной нашей столицы, благо что подошла осень и мало кто обращал внимание на мое бедственное положение…

— Да, Федя, всем начинать было трудно. А твои трудности — впереди. Тебе еще работать надо: ты — пока сырой материал…

— Почему? Все мне говорят, что необходимо работать. Но как? Что значит работать? Ведь я чуть ли не каждый день пою… И люблю петь. Это жизнь моя…

— Мойка, Синий мост, квартира государственного контролера, — вдруг торжественно провозгласил Андреев.

Шаляпин внимательно посмотрел по сторонам.

— Ну вот, Федор Иванович, мы и прибыли. От этого вечера может многое зависеть в вашей судьбе. В прошлом году Тертий Иванович пригласил меня на свои именины, 4 января, я должен был играть со своими товарищами, а один из них, Вальяно, пропал, по всему городу его разыскивал, но так и не разыскал, а без него невозможно было, пропал ансамбль… Писал извинительное письмо, просил через Сергея Тертиевича, его сына, о помиловании. Что я мог с пустыми руками? Не хватило духу тогда поехать к Тертию Ивановичу, и вот потерян почти год. Тертий Иванович — удивительный человек, от него многое зависит. О нем и говорят много… А сколько у него просителей! И чаще всего он никому не отказывает. Пришли как-то к нему мать с дочкой лет двенадцати и попросили денег на дорогу в Соловецкий монастырь. Он дал им двадцать копеек, а потом засомневался, вправду ли они идут так далеко, из Оренбурга в Архангельск и дальше. Вышел вслед за ними. Увидел, как они подошли к собору и встали на колени молиться. Сомнений не было, что это были усердные молельщицы. Подошел к ним, дал еще рубль, поговорил, положил руки на голову девочки с кроткими и преумными глазами. Чрезвычайно религиозен… И выражение лица он себе выработал иконописное. И поступает соответственно. Сергей Тертиевич рассказал мне курьезный случай. В государственном контроле работает некий Лопухин, какой-то крупный чиновник. Однажды как снег наголову сваливается к нему какой-то гимназический товарищ одного из его двоюродных братьев. Представляешь? И говорит, что он, дескать, слышал, будто Лопухин вхож к Филипповым. Ну и что ж? Службы нет. Семья бедствует. А он видит сон: явился будто бы к нему с крестом Тертий Иванович и говорит: «Иди за мной». Из провинциальной глуши этот незнакомец скачет в Петербург и просит рассказать его сон Тертию Ивановичу. Ясно, что этот Лопухин постеснялся рассказывать самому Тертию Ивановичу об этом случае, а рассказал Сергею о посещении этого сновидца. И что ты думаешь? Этот провинциал был вызван в контроль и получил место…

— Что-то не верится, — засомневался Шаляпин.

— Да почему не верится? Возьми хотя бы мое дело. Все только смеялись над моими начинаниями. А он помог мне… Ведь я выступал в первом балалаечном трио в «Аквариуме»… Это было маленькое, хрупкое начало… Как бы ни была талантлива игра исполнителей, сколько нужно было преодолеть предвзятости, невежественного презрения к балалайке, пока дело оказалось достаточно оценено. Сейчас он исхлопотал мне и моим товарищам возможность преподавать игру на балалайке в полках русской армии. Ты можешь себе представить: завтра все мои ученики вернутся в деревню, будут там играть по-настоящему… Моя балалайка снова вернется в народ, но уже на другой основе…

Василий Васильевич пошел вперед по широкой лестнице вверх. Он уже не раз бывал здесь и шел уверенно. Шаляпин, сторожко поглядывая по сторонам, последовал за своим более опытным товарищем.

— Ты не бойся, он добрый, хотя и много странностей в его характере. При встрече с Георгиевским кавалером, здороваясь с ним, целует его орден, красующийся на шее или в петлице. Этим всякий раз и каждого кавалера повергал в великое смятение. И еще особенность: афиширует свое крайнее нерасположение к Петру Великому… Оригинальный человек, постарайся понравиться ему.

Глава шестая

Раздумья Тертия Филиппова

Тертий Иванович Филиппов в этот послепраздничный зимний день принимал поздравления с именинами. С утра приезжали его сослуживцы, поздравляли и, перекинувшись двумя-тремя словечками, соответствующими этому дню, уезжали. Сегодня предстоял большой музыкальный вечер, а потом и торжественный ужин для самых близких и дорогих.

Поздравители схлынули, и, пользуясь минутной передышкой, Тертий Иванович закрылся у себя в кабинете и бережно стал перебирать любимые книги. Как мало времени у него для любимого дела… А ведь и перед ним раскрывалось литературное поприще. Вот книги Александра Островского… А вот Аполлон Григорьев… Друзья его давней молодости. Их уже нет, а он все еще живет тревожно и беспокойно… Даже сегодняшний вечер нужно было обдумать и организовать. А все стоит немалых трудов и забот. Если сам не сделаешь, то сделают по-другому, и не всегда так, как задумано.

Сенатор, публицист, собиратель русских народных песен, председатель Песенной комиссии Русского географического общества, наконец, государственный контролер, министр, вхожий в самые высокие круги бюрократической власти России, богатый, хлебосольный человек, Тертий Иванович привлекал многих в свой дом. Талантливые люди, чаще всего еще не добившиеся признания и славы, слетались к нему, как бабочки на огонек: авось да пригреет. И мало кому отказывал в своей помощи престарелый сановник.

Вот уже много лет Тертий Иванович Филиппов был членом Высшей комиссии, которая рассматривала все денежные ассигнования, вплоть до ассигнований на военные нужды. В числе самых важных сановников государства… Общался с великими князьями, адмиралами, министрами. Был не раз отмечен Александром Вторым и Александром Третьим как неподкупный и честный. Сколько раз ему приходилось заниматься нечестными сребролюбцами, использовавшими свое служебное положение в корыстных целях! Тертий Иванович не раз вспоминал нашумевшее дело председателя департамента экономики Абазы, азартного игрока, который просаживал огромные суммы денег в Париже и Монте-Карло. И естественно, чтобы выходить из положения, брал взятки. А сколько ему приходилось расследовать всяческих злоупотреблений… Тертий Иванович уставал от дворцовых интриг и слухов, которые нужно было всякий раз проверять, и чаще всего они подтверждались… Недавно, месяца три назад, явился во дворец варшавский генерал-губернатор Гурко и заявил, что если его старший сын не получит место управляющего его канцелярией, то он уйдет в отставку. Как стали разговаривать… А ведь сын Гурко пользуется дурной репутацией именно в денежных отношениях… Как же можно было согласиться с таким ультиматумом? И правильно Иван Николаевич Дурново, как министр внутренних дел, не согласился… Конечно, Гурко — славный генерал, но почему он должен говорить с молодым императором в таком капризном тоне и довольно резкой форме?.. Пусть император мягок и уступчив по своему характеру, но ведь самодержец… А мягкие и уступчивые не очень-то любят людей твердых в своих мнениях и решительных в действиях. Вот и нет Гурко как варшавского генерал-губернатора, а есть граф Шувалов… Вот и ушел с политической арены несомненно выдающийся военный и государственный человек — живи теперь в своей Тверской губернии… Ну, дадут фельдмаршала или сделают членом Государственного совета, а влияния-то нет никакого…