Василий Емельянов - О времени, о товарищах, о себе Страница 10

Не уберег!

Положение тяжелое. Разваленное хозяйство. Голодные дни 1920 года. В семье 8 человек детей — двое совсем маленькие. Самому младшему — Косте — три года. Хлеба дают по маленькому ломтику на день. Сколько в нем — в этом кусочке? Говорили, что одна восьмая фунта. Может быть, и так. К хлебу добавить нечего. Взрослые, правда, могли еще где-то в столовой получить немного супа, но домой, кроме хлеба, принести нечего. Получаемый мною хлеб я не ел, приносил брату Косте.

Все взрослые старались растянуть полученный кусочек хлеба на целый день. Резали его на небольшие дольки и прятали.

Костя тоже прятал свои дольки, он не съедал все сразу.

До сего времени передо мной стоит образ мальчика с удивительно серьезными глазами на бледном, без кровинки, лице. Он целыми днями сидел на деревянной лошади-качалке, которую соорудил ему отец и, обняв обоими ручонками шею лошади, тихо раскачивался.

Я не помню, чтобы он чего-то просил или плакал.

Дети рабочих учились терпению с пеленок.

В эти годы у нас поселилась сестра отца — тетя Анюта. У нее был туберкулез, или чахотка, как тогда называлась эта болезнь. У Анны был сильный красивый голос. Когда дома никого не было, из комнаты доносилось ее пение. Она, сидя на кровати, пела, вкладывая в свое пение всю безнадежность и тоску.

«…Не для меня придет весна!», — неслись звуки ее чудесного голоса.

Я любил слушать ее.

Я относился к тете Анюте с особым благоговением. Совершенно неграмотная деревенская девушка, выучившись читать у псаломщика, она, приехав в Баку, с жадностью стала учиться. Работая прислугой, она сумела окончить вечерние курсы кройки и шитья и стала великолепной портнихой.

А сколько книг она перечитала!

Никто не верил, что она ни одного дня не была в школе.

Спасти Анну не было средств. Она в 1920 году умерла на наших руках.

Из детей — двоих спасти также не удалось. Сначала умерла Нина, а затем Костя.

В нашей семье не было привычки плакать и причитать. Но я видел, как мать уголок фартука украдкой прикладывала к глазам.

Похоронив детей, отец долго ходил сумрачным.

Обычно, вернувшись с работы, умывшись и расчесав волосы, он или рассказывал о том, что у него интересного было на работе, или же просил почитать газету.

Теперь он замолк. Молча ходил по комнате, смотрел по сторонам, и мне казалось, что он ищет что-то.

Иногда он сурово произносил: «Не уберег. Силы не хватило» — и уходил из дома.

Первое знакомство с Тевосяном

Впервые я встретился с Тевосяном в вечерней гимназии. В те годы работай молодежи учиться было очень трудно — на весь город Баку была всего одна вечерняя гимназия. Она размещалась в здании 4-й гимназии на Канитапинской улице. Школа была платной, и никаких льгот учащиеся не получали ни по службе, ни в школе.

Вот там-то я впервые и увидел Тевосяна. Он в это время работал в одной из контор.

— У тебя нет учебника по истории? — спросил он как-то меня.

— Есть, но он не подходит для нас. Я сам пытаюсь найти подходящий для нас учебник, но пока не могу.

— Если достанешь, может быть, дашь мне дня на два, а если я раньше достану — то дам тебе.

Во время нашего разговора Тевосян разглядывал меня с головы до ног, и мне показалось, что он усмехнулся, когда произнес:

— Передай Бутикову, чтобы он повидался со мной. — Бутиков был председателем нашей партийной ячейки, тогда бюро у нас состояло из трех человек — председателя, секретаря и казначея. Бутиков — один из мастеров телефонной станции — был избран вместе со мной. Он был третьим грамотным человеком из четырнадцати членов подпольной партийной организации. Еще четверо могли читать, но писали плохо, и их каракули с трудом можно было разбирать. Остальные совершенно не владели грамотой.

Когда Тевосян произнес имя Бутикова, я понял все — он хочет этим сообщить мне, что он член партии. Но кто же он? На телефонной станции я его никогда не видел.

В то время мы не донимали друг друга вопросами. Спрашивали только о том, что нужно было для дела. Ведь организация находилась в подполье и расспросы могли нанести ей урон.

После этого знакомства мы стали с Тевосяном регулярно встречаться на занятиях в вечерней гимназии.

Вскоре я узнал, что это он и есть тот самый «Ваня», который подписывает поручения и решения нашей районной партийной организации. Как секретарь ячейки, я эти решения, получаемые нами через Бутикова, зачитывал на собраниях. Они печатались на тонкой папиросной бумаге и были очень короткими. В них обычно кратко излагались основные задачи, ставившиеся перед ячейками Бакинским комитетом партии. Как-то весной во время перемены Тевосян отвел меня в сторону и спросил: «Как ты думаешь, все бастовать будут?»

Вся бакинская партийная организация в эти дни была занята подготовкой к всеобщей забастовке.

— Монтеры и рабочие на линии будут бастовать, а вот будут ли бастовать все телефонистки, сказать трудно — в нашей организации состоят всего две, ты знаешь. Они обе уверяют, что на работу никто из телефонисток не выйдет.

— А если начальство направит на телефонную станцию военных телефонистов, можно будет что-нибудь сделать, чтобы телефон все-таки не работал. Ведь так важно парализовать всю телефонную связь.

— Мы с Бутиковым думали об этом. Работать правительственные телефоны не будут. За все телефоны не ручаемся, но правительственные мы так отключим, что ни одна собака не сможет разыскать, где и что сделано.

Тевосян улыбнулся. А затем с тревогой спросил:

— А не попадетесь?

— Нет, ты не беспокойся.

Звонок на урок прервал наш разговор.

Потом вне гимназии мы с ним встретились во время подпольной городской партийной конференции, когда создавалась азербайджанская коммунистическая партия — сливались первичные организации трех большевистских организаций: Адалет («Справедливость»), Гуммет («Энергия») и РКП(б). Адалет вела работу преимущественно с рабочими, прибывшими в Баку из Персии, а Гуммет — с азербайджанцами.

Конференцию готовили тщательно, с большими предосторожностями. От нашей ячейки были избраны двое — Бутиков и я.

Нам сказали, чтобы мы ровно в десять утра явились в помещение профсоюза швейников «Игла», и нам скажут, что нам следует делать.

Когда я явился в союз «Игла», ко мне подошел один из находившихся в помещении и дал лист бумаги — это был мандат. В нем было написано, что я являюсь членом комиссии по разработке нового коллективного договора. Под этим наименованием значилось — Конференция.

— Ровно в полдвенадцатого надо быть на Каменистой улице, № 215, у входа во двор. Там тебя встретят и скажут, куда надо будет идти.