Берта Порозовская - Ульрих Цвингли. Его жизнь и реформаторская деятельность Страница 10

Гораздо важнее было то, кто из этих свободомыслящих людей, до сих пор ограничивавших свой протест лишь тесным кружком своих слушателей, осмелится открыто, перед лицом всего мира, выступить обвинителем папства. Только в этом смысле Цвингли и Лютер получили право на название реформаторов предпочтительно перед другими единомышленниками. И в этом именно смысле нельзя не признать, что, нисколько, впрочем, не повлияв на развитие Цвингли, первым по времени реформатором был все-таки Лютер.

И действительно, в то самое время, как Лютер на Вормском сейме открыто порывал со старой церковью, в то самое время, когда громы папского отлучения обрушивались на голову “еретика”, Цвингли не подвергался еще никакой серьезной опасности со стороны церкви, которая, несмотря на его подозрительную деятельность, продолжала относиться к нему с редкою, даже заискивающей любезностью.

В биографии Цвингли нет поэтому таких благодарных драматических моментов, как Вормский сейм или сожжение папской буллы, его выступление на реформаторском поприще не носит того бурного страстного характера, который окружает фигуру германского реформатора каким-то особым героическим ореолом. Но как характер, как тип он не менее велик и интересен, а в своей деятельности имеет над Лютером преимущество в большей последовательности и выдержанности.

Нам кажется нелишним, в интересах понимания Цвингли, провести некоторую параллель между этими двумя реформаторами, родившимися в одном году, почти одновременно выступившими на арену борьбы с одним и тем же противником и достигшими одинаковых результатов, хотя и различными путями.

Оба из крестьян, Лютер и Цвингли провели свои детство и юность при совершенно различных условиях воспитания и развития. Один – в страшной нищете, под суровым родительским режимом, под постоянным страхом отцовских колотушек и варварских истязаний в школе. Другой – в зажиточной семье, среди любящих родных, под руководством кроткого воспитателя. Из одного, при подобной системе воспитания, под влиянием мрачной религиозности суеверной матери, вышел боязливый покорный юноша, только и заботившийся, что о спасении своей души и искавший этого спасения за стенами монастыря. Цвингли, еще из детства вынесший восторженную любовь к своему отечеству, ученик гуманистов, восхищавшийся гражданскими доблестями древних, никогда не думал бежать от мира и заботиться только о собственном самоусовершенствовании. В нем преобладал гражданин и патриот, мечтавший о полезной деятельности на службе отечества. Для Лютера на первом плане стояло исправление догмы, Цвингли же стремился прежде всего к улучшению форм жизни, к нравственному возрождению общества; исправление догмы для него являлось лишь одной из составных частей его реформаторской задачи.

Лютер совершенно самостоятельно, без постороннего руководства, дошел до своих религиозных убеждений. Они испугали его своей неожиданностью, контрастом с тем, что он исповедовал раньше. Вот почему решимость отделиться от церкви стоила ему такой тяжелой внутренней борьбы. Совершенно иначе происходило религиозное развитие Цвингли. Еще юношей он слышал от своего учителя Виттенбаха такие мысли, которые прямо шли вразрез с учением церкви. Он начал изучение теологии уже не со слепой верой, а с предвзятым недоверием ко всей средневековой схоластике, с убеждением, что чистое христианское учение следует искать лишь в одном Св. Писании. Поэтому, познакомившись с сочинениями Гуса, Виклефа, итальянца Пико делла Мирандолы и других “еретиков”, он не испытал того ужаса, который почувствовал Лютер, когда заметил сходство своих взглядов с их учением. Сам разрыв с церковью не стоил ему сильной борьбы. Он выходит из нее почти нечувствительно для самого себя, и совершенно невозможно указать тот момент, когда в его душе совершился решительный перелом.

Лютера же сами события, можно сказать, вывели на арену церковной революции – он сделался реформатором в пылу борьбы. Когда он впервые выступил против Тецеля, он затевал борьбу лишь с этим единичным видом злоупотреблений, он и не думал тогда о возможности разрыва. По собственному признанию, “он был лишь по неосторожности вовлечен в это дело и к папе относился с сердечным обожанием”. Еще на лейпцигском диспуте он признавал власть папы и только в 1520 году, с сожжением буллы, открыто отверг его авторитет. В душе Лютер всегда оставался консерватором и охотно остался бы в старой церкви, если бы она не мешала ему проповедовать. Хотя он и признавал Св. Писание единственным авторитетом, однако при замене прежних форм культа новыми оставлял все то, что прямо не противоречило букве этого писания.

Совершенно иначе обстоял разрыв с церковью у Цвингли. Не в увлечении борьбы, а сознательно и обдуманно он вступает на путь реформ. Но в начале его деятельности для него на первом плане стояли вопросы социальные и моральные. Он жаждал вернуть Швейцарию к прежней простоте и чистоте нравов и как истый гуманист и республиканец думал достигнуть этого путем социально-политической реформы. Только постепенно, под влиянием всестороннего знакомства со Св. Писанием и неудачи его первых проповедей в Гларусе против наемничества, он приходит к убеждению, что это нравственное перерождение общества осуществится лишь тогда, когда последнее глубоко проникнется идеями Евангелия. Для него догма не имеет первостепенной важности, и он не считает поэтому нужным начать с нападения на католическую церковь. Он не “обожает” папу, как Лютер, но и ничего не имеет против него как главы церкви. Поэтому и в Гларусе, и в Эйнзидельне он не старается своими проповедями подорвать престиж папства, а стремится лишь просветить своих слушателей, раскрыть перед ними тот богатый источник любви и спасения, какой они имеют в Евангелии. Он еще надеется, что сама церковь согласится, наконец, уничтожить вопиющие злоупотребления и разрешит свободную повсеместную проповедь слова Божия. Надежды эти не оправдываются. И только тогда, когда все средства оказались испробованными, он решительно, и уже не задумываясь более, начинает действовать на собственный страх.

Таким образом, не будучи с самого начала слепым и фанатичным поборником папства, Цвингли только постепенно доходит до убеждения, что его патриотическая мечта – возродить Швейцарию с помощью религии – неосуществима без радикальных реформ в церкви, что для борьбы с усиливающимся нравственным растлением недостаточно одной только проповеди, а необходимо дать церкви такое устройство, при котором она могла бы успешнее всего воздействовать на общество в желательном смысле. В Гларусе его идеалом было возвращение к первоначальному швейцарскому устройству, теперь его идеалом становится первоначальная христианская община. В этом тесном соединении церковно-реформаторских и социально-патриотических задач и заключается оригинальный характер реформации Цвингли.