Юрий Котлов - Мои осколки Страница 10

Я вышел из больницы после Нового года, в январе, когда новогодние каникулы уже прошли. И если раньше я учился кое-как, то за три месяца скатился и вовсе. Руководительница наша классная, не чаявшая больше меня увидеть, на радостях ставила мне троечки там, где светила твердая двойка. Спрос с меня был небольшой, устно выучил, письменно у кого-нибудь переписал, и порядок. Чего еще требовать от человека, совершенно не желавшего учиться? В классе было с десяток таких балбесов.

Старики, старшее поколение, практически всегда с ностальгией говорят, что сегодняшняя молодежь никудышная, и что мир катится, и что раньше, во время их молодости, все было иначе: розовые лужайки и голубые фонтанчики. Не верьте. По крайней мере, за свое поколение (родился я в 1970) могу сказать, что все было не так гладко.

Идеология. Вот что имело значение. Вот что помогало искоренять, направлять, просвещать. Не все было гладко и безоблачно, но были пионеры, пионервожатые, комсорги, чтобы воспитывать, и была четкая идейная позиция. Нас учили любить Родину, нас учили быть честными и порядочными. Всем нам хотелось совершить подвиг, умереть геройски за Родину, а не тупо пить разрекламированное пиво и мечтать разбогатеть. Кумирами были молодогвардейцы, Гагарин и летчики-полярники. А сейчас? На кого равняется подрастающее поколение? На Плохишей. На олигархов, разграбивших нашу Родину. На гламурных подонков. На суперкиллеров. На Петю Листермана, продавца «мохнатого золота». И прочих чудовищ. Нынешние герои — хамло, бандиты и денежные мешки. Герои телепередач — наркоманы и нацисты, ведущие этих передач — проститутки и порноактрисы. Покажите мне сегодня человека, отважного, как Олег Кошевой, дерзкого, как Юрий Гагарин, не хамло и не дегенерата, указывающего Путь, но не обочину, и ради него я сам готов войти в клетку к свирепым львам, не надо меня к ним бросать, как это делали с первыми христианами.

И если даже тогда, при серьезной идеологической работе, все шло не так ровно, то что говорить про день сегодняшний?

Во дворе возле нашего дома тоже кипела жизнь. Ребятни было столько, что, построив самодельное хоккейное поле, все сразу уместиться на нем не могли, поэтому играли в хоккей по очереди, разбившись на несколько команд. Ребята постарше пили портвейн, носили модные в то время каракулевые шапки — подобие пилотки, только зимний вариант, — и задушевно в лютый мороз играли на гитаре возле подъезда. Песни из репертуара Макаревича, Никольского, Юрия Антонова. Девочки-ровесницы, с которыми мы, мальчишки, строили снежные крепости. Потом сидели внутри, в темноте, прижавшись друг к другу и чиркали спичками, воображая, что находимся в таинственном замке. Таня Филина, Наташа Калашникова, юные прелестные создания, в которых я по очереди был влюблен. В Таню — сильнее, потому как собственноручно сделал себе на левой руке татуировку: «ФиаТ». Аббревиатура расшифровывалась легко, и потому, чтобы избежать насмешек, быстро сжег татуировку марганцовкой. Про медсестру Тоню я быстро позабыл.

Татарин Рашид, постарше нас, наматывал на колеса своего «Минска» велосипедные цепи, прицеплял паровозиком с десяток санок и с ревом катал нас по вечерним улицам. Веселое было время, шумное. Мчались за ревущим мотоциклом на салазках, словно Кай за Снежной Королевой, а потом, когда Рашид не справлялся с управлением, все мы летели в сугроб.

С товарищем по кличке Чемодан, купив детский телефон, провели его с первого, где жил я, на четвертый, где жил он. Разговаривали. Он кукарекал в трубку, я подносил ее к нашей радиоле «Сириус-111», поставив пластинку Высоцкого или «Машины Времени». Оба собирали пустые пачки от сигарет, товарищ свою богатую коллекцию хранил в ободранном чемодане под кроватью. За этот чемодан и получил прозвище. Меня дразнили Букварем за любовь к книгам.

Парнишка из соседнего подъезда строил в подвале аэросани по чертежам из журнала «Моделист-конструктор». Мы ходили на ламповый завод воровать селитру и, смешивая ее с углем или обыкновенным сахарным песком, изготавливали взрывчатку. Селитру набивали в консервные банки или обрезки металлических труб, втыкали фитиль и, поджигая, отбегали подальше. Назывались самодельные взрывпакеты — «стартеры». Помню деревенского мальчика, приезжавшего в наш дом к родственникам, с костылями, без ноги. Лишился ноги, балуясь этими «стартерами».

Этой же зимой я едва не утонул. Перед домом были ряды гаражей, за ними — огороды, после них в бурьяне протекала маленькая речушка, в которую стекались сточные воды, канализация, за что речушку называли презрительно Вонючкой или Негодяйкой.

Зимой над Негодяйкой нарастал слой льда, под которым она безмолвно продолжала свою вонючее путешествие — вода стекалась в нее по огромным бетонным трубам из туалетов, городских бань, прачечных, вобрав в себя весь смрад, всю нечисть. Мы ходили с мальчишками по Негодяйке и проламывали лед, прыгая по нему ради озорства. И вот в такую-то самолично проделанную полынью я и провалился вместе с кусками льда. И сразу по шею в воду, пальто набухло, тянуло вниз и в темный тоннель, проделанный в снегу и льду течением. Зацепился за края обкромсанного жесткого снега и молчу, а товарищей никого нет — дальше озоруют.

Руки скользят, срываются, и меня продолжает затягивать в тоннель, под лед. А затянет — все, хана. Слышу, как товарищи веселятся — ломают лед выше по течению. И крикнуть хочу, и не могу почему-то, за ноги словно кто-то тащит, не до крика.

Вытащил парнишка постарше, из нашего же дома, шлепал рядом на лыжах. Увидел меня, и — куда палки, куда лыжи! Молодец! Подскочил, за руки слабевшие хвать меня и потихонечку из вонючей ледяной воды стал вытягивать. Товарищи увидели, подбежали, давай ему помогать. А я потом — бегом домой, даже и спасибо лыжнику забыл сказать. А теперь уже и не скажешь. В девяностые он занялся коммерцией, потом влез в долги, спился, и, пытаясь изменить жизнь, завербовался по контракту в Таджикистан, но прослужил там недолго. Пьянствовал с сослуживцами и там. Ходили к местным за выпивкой, те и отравили их каким-то суррогатом. Четыре цинковых гроба. Три гроба отправились в путешествие по бескрайним российским просторам, вернулись туда, откуда бедолаги, теперь запаянные в цинк, свалили в поисках лучшей доли, один приехал в соседний подъезд нашего дома. Владимиром звали того лыжника.

Кинотеатр недалеко от дома — «Молодежный». Небольшой зал на втором этаже, в буфете томатный сок в пузатых бутылях, граненые стаканы, в чашечке соль. В кассе билеты, напечатанные на зеленоватой бумаге, самый дешевый 10 копеек — на утренний сеанс и на первый ряд. В фойе стены, увешанные фотографиями актеров и плакатами. Два из них, анонсирующие новый фильм, хорошо помню: «Огарева, 6» и «Дом на Лесной». Плакаты висели давно, и после слова «Лесной» прямо на глянце кто-то нацарапал цифру «2». И всем было смешно, потому что в нашем городе по адресу Лесная-2 находилась психбольница.