Вячеслав Фетисов - Овертайм Страница 11

Поиграл я в Германии, приехал в Москву, опять иду к начальству. «Все бумаги, — мне отвечают, — на подписи». Я к Бобровой, жене великого Всеволода Боброва, она у нас в клубе работала. «У меня, — говорит Елена Николаевна, — знакомый служит в приемной Министерства обороны, он узнает». Узнал. Никаких моих бумаг там нет. И никогда не было. Я понял, что из меня делают дурака. Я начинаю метаться, пишу еще рапорт, ищу всяческие причины для увольнения. А в то время началось сокращение армии. Пишу: «Я такой-то, благодарен армии за все, но в связи с сокращением не хочу занимать место настоящего военного, который прослужил от рядового до майора. Не хочу занимать должность человека, который, возможно, попадет под сокращение».

Сейчас я понимаю, как это все выглядело наивно, но тогда хватался за соломинку. Прихожу к Тихонову, он опять мне все бумаги подписывает. Я сам взял свой рапорт, сам отнес в отдел спортигр, там был наш политотдел. «Хорошо, оставь, — говорят, — подпишем, отдадим начальнику, потом начальник отдаст председателю армейского спорткомитета, а он уже должен отнести твой рапорт министру». В это время меня вызывают в Главное политуправление Советской Армии. Не помню сейчас фамилии того генерала, хотя надо было все записывать. «Ну и для чего, — говорит генерал, — тебе ехать в Америку? Расскажи. Вот ты майор. Посмотри — орденов сколько, у тебя квартира, шикарная, однокомнатная, на Речном вокзале. На собственной машине ездишь, майор, а хочешь — подполковничью должность тебе дадим сейчас. Ну и куда ты едешь, зачем? Объясни мне». Начинаю объяснять: «Я уже достаточно отыграл дома, представилась редкая возможность поиграть теперь в Америке. Неизвестно, что будет со мной завтра, я могу получить травму и вообще никому не буду нужен. А тут такой шанс узнать их хоккей». — «Да мы их всегда обыгрывали, да зачем тебе его знать, да у нас такие игроки, ты тренером будешь, полковником, хочешь — начальником отдела спортигр мы сейчас тебя поставим. Такое будущее у тебя!» — «Понимаете, — говорю, — мне профессионально интересно, как там играют, как тренируются. Совсем ведь другая жизнь! Язык выучу, опять же, на деньги, которые вы за меня получите, команде хоть форму приличную купите, а то играем не знаю в чем. Хорошо, что в ЦСКА много ребят выступают в сборной, они получают дополнительные комплекты формы, делятся с другими. А так команда будет нормально одета. Детям, может, какая-то форма в школу перепадет. Мне все равно осталось год-два играть, а тут такая возможность. Да и просто хочу съездить, думаю, что я заслужил». Час, наверное, я ему толковал. Генерал этот в Главном политуправлении спортсменов курировал, с хитрецой такой, на Владимира Ильича похож. Посмотрел на меня, прищурился: «У тебя одна задача — денег заработать и обогатиться». И как начал на меня орать: «Все, что у тебя в голове, — обогатиться, за доллары решил продаться!» Я думаю: куда я попал? — «Пойди подумай хорошо. Надеюсь, опомнишься, заберешь рапорт».

Снова начинают меня вызывать туда, сюда. Тебе, говорят, надо в чемпионате выступать, потому что ты же не можешь без игровой практики. Звонит Ламарелло, я спрашиваю: «Что делать?» Он говорит: «Играй, тебе же надо играть. Они мне опять обещали, что твой вопрос скоро решится». Я начинаю сезон, но чувствую, за мной постоянно смотрят и какие-то вещи странные происходят. Я как будто в команде и как будто нет. И даже те же ребята, мои друзья, я думаю, в то время немного мне завидовали: вроде вместе, но вроде бы уезжает. А я, как дурак, хожу по этим политотделам. С утра приезжаю на тренировку, есть полчаса — бегу в политотдел, спрашиваю, подписали мне рапорт или не подписали? Пулей лечу во Дворец — надо успеть на тренировку, чтобы не кувыркаться. (Кувыркаться заставляли тех, кто опаздывает. Прямо на льду в форме — это еще со времен Тарасова так наказывали.) Напряг — сумасшедший. Объявляю Тихонову: «На сборах жить не буду». А он вроде просит: «Нет, Слава, надо на сборах жить». Чувствуешь себя почти свободным, вроде вот-вот должен уехать. Но сажусь в машину, еду домой — за мной опять «хвост». Не знаю, действительно ли за мной следили, но мне так казалось в го время.

И вдруг объявляют: «Все, не дури, играй. Скоро отправимся на новогоднее турне в Канаду и США. Там все и решится, мы как раз играем с «Нью-Джерси». После этого матча ты остаешься там заканчивать сезон». Лу звонит: «Да, такая договоренность есть. Приезжай на Новый год, здесь будешь заканчивать сезон с нашей командой». Даже какую-то форму для ЦСКА попросил выслать из Америки за такой жест доброй воли.

Первый раз я играл в Нью-Джерси 3 января 1989 года, еще как защитник ЦСКА.

Но перед этим случилась дикая история.

Октябрь 1988 года. Накануне игры с местным «Соколом» мы с Касатоновым были в гостях у футболистов киевского «Динамо», с которыми тогда дружили. Поскольку назавтра предстоял матч, мы с Лешей рано вернулись в гостиницу. В то время в Киеве жил (сейчас он в Америке) Саша Ляпич, он позвонил мне в номер: «Наконец тебя поймал. Завтра на хоккей не могу прийти, а у меня большая просьба: я приготовил посылку для Харламовых, хотел бы, чтобы ты ее передал от меня». Ляпич дружил с Харламовым и после трагической смерти Валеры постоянно отправлял посылки его детям. Я обещал, что спущусь вниз (в то время в гостиницу после одиннадцати пройти посторонним было невозможно). Ляпич сказал, что он выезжает. Я надел тренировочный костюм, вышел на улицу. 7 октября — День Советской Конституции. На улице — оживление, день выходной, народ гуляет. Я стою чуть в стороне от гостиницы «Москва», где мы жили, потому что на мне яркий костюм, а тренеры не должны меня заметить: у нас режим, после одиннадцати часов нельзя выходить из номера, команде полагалось спать. Стою — Ляпича нет. Нет его десять, пятнадцать, двадцать минут. Рядом со мной шлагбаум. Я оказался неподалеку от автостоянки, там где будка охраны. Я решил, что, скорее всего, и телефон в будке есть. Подхожу к будке, думаю: «Позвоню, узнаю, выехал Саша или нет?» Будка высокая, как милицейский «скворечник», а в окне молоденькая девушка. Я кричу: «Нельзя ли от вас позвонить? Мне нужно узнать: человек выехал, ждать его или нет?» Она не отвечает. Я громче: «Нельзя ли позвонить от вас?» Вдруг лысоватый мужик лет под пятьдесят рядом высовывается: «Отвали отсюда». Я говорю: «Что вы грубите? Единственное, что мне нужно, — позвонить». Он опять: «Я сказал, отваливай отсюда». Я продолжаю стоять. Он сбегает по ступенькам из «скворечника» (а у него «жигуленок», оказывается, рядом с входом в будку стоял), открывает багажник и достает оттуда приличный тесак. Как потом выяснилось, лысый мужичок работал прежде в МВД, был начальником «зоны», и тесак у него, похоже, был тоже с «зоны», типичная зековская продукция. И опять: «Я тебе сказал — отваливай». Наверное, он перед девушкой хотел покрасоваться. Я ему: «Ну что ты взбунтовался?» Он мне: «Я тебе сейчас язык отрежу». Я подхожу к шлагбауму, говорю: «Я не понял». Похоже, что мой яркий костюм его просто заводил. 1988 год, вещей в стране мало. Подходит к нам милиционер: «В чем дело?» Я говорю: «Вот видите человека с ножом, выбежал на меня». Милиционер говорит: «С каким ножом?» Я снова: «Вы что, ослепли? Мне угрожают ножом». Милиционер: «Я ничего не вижу». Лысый мужичок распаляется: «Ты щенок, ты у меня…»