Варлаам Рыжаков - Капка Страница 11

Я сморщилась.

- Не надо, Зойк.

- А все уже.

Я открыла глаза.

Перед моим лицом ладонь Зойкиной руки, а в ней иголка.

Зойка гордо улыбалась.

- Убери, Зойк, больно.

- Когда протыкаешь, больно. А сейчас нет. - Зойка рывком вытащила иголку, сказала: - Хочешь, я щеку проткну?

- Нет, Зойк, не хочу.

- А то проткну. Теперь Шурке нечем станет хвалиться. Ох он и обозлится!..

Нюрка позвала меня завтракать.

- Иду.

А сама не двигаюсь.

Мне не хочется расставаться с Зойкой. Она приколдовала меня своими фокусами.

А фокусами ли? Нет. Разговорами о Шурке?

Я испугалась и чего-то устыдилась. Я вдруг поняла, чего я ждала все утро, чему радовалась.

Я ждала встречи с Шуркой и почему-то боялась этой встречи, оттягивала ее.

Зойка очень схожа с Шуркой.

У нее такие же рыжие глаза, такие же кудрявые волосы. И лицо у нее такое же смуглое, только чуточку посветлее и курносее. И повадками Зойка походила на Шурку.

* * *

После завтрака я осталась одна.

Мама ушла на ферму. Нюрка увела в ясли Сергуньку с Мишкой.

Я припасла Шурке завтрак, на всякий случай спрятала его за сундук и, поджидая Зойку, взяла книгу, присела к столу.

А может, не ждать ее. Разболтает еще. Я захлопнула книгу, положила ее на стол. Пойду. И снова села.

Что это я? Что со мной? Боюсь?

Встала, прошла по комнате. Остановилась у зеркала. Какая я некрасивая. Причесалась.

Все равно некрасивая. Бледная, брови чуть заметно, и нос - какая-то закавыка малюсенькая.

Любовь... Я улыбнулась, засмеялась. Упала на мамину кровать и заплакала.

- Мама... Мамочка!..

Тишина комнаты глухо молчала.

Стучали ходики: "Лю-бовь! Лю-бовь! Лю-бовь!"

- Не буду любить! Никого не буду. Не хочу любить!

"Лю-бовь! Лю-бовь! Лю-бовь!" - грохотали ходики.

- Нет! Нет! Нет!

Я вскочила, подбежала к стене, остановила маятник часов.

- Нет!

Опомнилась, стыдливо прижалась затылком к прохладному бревну стены. Подняла руку, толкнула маятник.

Вошла Зойка, осторожно поставила на пол корзинку.

Я отвернулась, торопливо вытерла слезы.

- Куда ты, Зойк?

- К Шурке.

- С корзинкой?

- И что? Он, поди, как волк голодный.

- Он ужинал...

Помолчали.

- Кап, а что ты какая грустная?

- Не знаю.

- Ты плакала?

Я кивнула.

- Некрасивая я, Зойк.

- Выдумала. Вот я некрасивая. А ты, Кап, красивая. Лицо у тебя белое, губы тонкие, а глаза большие-большие, синие-синие. И волосы у тебя гладкие, белые. Нет, Кап, ты красивая.

Я обняла Зойку, прижала к себе.

- Неправда.

- Правда, правда, Кап.

Мы вышли, обогнули дом, пересекли лужайку, прошли мимо плетня. Завернули за сарай.

Я остановилась.

- Ты, Зойк, иди, а я тебя тут обожду.

- Куда?

- Вон в тот бурьян. Там погреб есть. Шурка в нем.

- А ты что?

- Я...

- Вы разругались?

- Нет, Зойк, иди.

Зойка пошла. А я смотрела ей вслед и ждала, что она обернется и позовет меня. Но Зойка... Зойка скрылась в бурьяне.

У меня заныло в груди.

Меня неодолимо потянуло к бурьяну в погреб, но страх и стыд удерживали на месте.

Чего я стесняюсь, говорила я себе, погреб мой, пойду.

Делала несколько шагов вперед и полукругом, будто прогуливаюсь, возвращалась на старое место.

Кого я боюсь? Шурки?

Я замирала и прислушивалась.

Нет, не его. Его мне хочется видеть. А кого же? Чего же? Пойду. Шаг. Еще несколько шагов. Еще маленький-малюсенький шажочек. Бурьян. И снова полукруг. И опять я на прежнем месте.

Над бурьяном выросла кудрявая Шуркина голова.

- Кап...

Я испуганно метнулась прочь. Вбежала в дом, спряталась за печку.

Тихо-тихо. Тревожно колотится сердце.

Кап. Не Капка, а Кап.

Я прыгнула к зеркалу.

- Красивая я... Ой, какая красивая!..

Три дня и три ночи скрывался Шурка в моем "царстве" - погребе. Три дня мы с Зойкой носили ему еду. Обкормили. Шурка зазнаваться стал. Что похуже, откладывал, нам самим приходилось доедать, не выбрасывать же.

Мы чего-чего только не носили Шурке! Картошки и вареной, и жареной, каши, хлеба, лепешек, огурцов, и молока, и сметаны, и творогу, и яиц, и похлебки горячей.

Шурка начал поговаривать: не остаться ли ему насовсем в погребе.

- Ты что?! - испугалась Зойка. - Мама насмерть забьет кота. Потом за меня примется.

А я обрадовалась. Я привыкла к Шурке. Я его нисколечко больше не стеснялась. Удивительно.

Сначала Зойка силком тянула меня в погреб. Правда, я не очень сопротивлялась. Боялась, как бы Зойка не отступилась от меня. Но шла и не знала, куда глаза прятать от стыда. А пришла - ничего. Разговаривала, смеялась, рассказывала даже, как мы с мамой хлев строили поросенку и как он потом его развалил.

Только взглядом с Шуркой встречаться робела.

Бедовый у Шурки взгляд. А сам он деловой, без работы сидеть не любит. Хлев нашему поросенку смастерил такой, что его не только поросенок - бык не изломает.

Мама не нарадуется и все пытает меня.

- Откуда это у тебя такой ловкач выискался, а? И хлев сколотил, и западню в подпол устроил, и скамейку починил. Что ж ты молчишь? допытывалась мама.

- О нем нельзя говорить. Он все это мастерил украдкой. Он, мам, беглый.

Мама испуганно всплеснула руками и сокрушенно покачала головой.

- Этого нам еще не хватало.

Но я заметила в маминых глазах смешинку и поняла, что она все знает. Я прижалась к ней.

- Мам, ты не скажешь?

- А я знать ничего не знаю и ведать не ведаю.

- Знаешь, мамочка, знаешь.

- Возьми вон маленькую подушку. Да ключ от сарая дай ему. Не ровен час, дождь пойдет - спрячется.

- Мама...

Я уткнулась лицом ей в грудь.

- Ну, будет, будет.

Мама отстранила меня и заглянула мне в глаза. Тихо, печально улыбнулась.

Колькиным родителям Шурка написал письмо.

"Дядя Рома и тетя Вера, Колька ни в чем не виноватый. Сарай

сгорел из-за меня, Колька говорил мне, чтобы я развел костер

подальше, но я не послушал его.

Мы хотели пекарить картошку. Пока собирали дрова, сарай и

запылал.

Я один виноватый, мне и отвечать положено.

Ш у р к а М а ш и н".

Зойка отнесла письмо и отдала дяде Роме в собственные руки. Но письмо опоздало, Кольку уже выпороли. Мать выпорола, да так, что он, говорят, за обедом и то не присел на лавку. Бедный Колька!

А Шурке сошло. Отсиделся в погребе.

Мать Шуркина изволновалась вся. Всех обспрашивала: не видали ли, не встречали ли Шурку? В соседнее село к своей сестре бегала - искала пропадущего. А он был рядышком, книжки почитывал. И не показался бы, да каникулы кончились.

Растрепал пострашнее волосы, вымазался в саже, сделал грустное-прегрустное лицо и явился.

Мать от радости не знала, куда его и усадить. Баню специально для него протопила: мойся, Шурка-страдалец. И Шурка вымылся. На другой день в школу пришел чистенький, наглаженный, в новом коричневом костюме.