Дэвид Эдмондс - Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами Страница 11

К 1911 году мысли двадцатидвухлетнего Людвига были заняты философией математики. Отец хотел, чтобы сын получил техническое образование, и тот уже провел два года в Берлине и три в Манчестере — изучал аэронавтику, строил экспериментальные аэростаты, наконец, разработал проект реактивного двигателя. Теперь же он ощутил настоятельную потребность обратиться к философии — и после бесед с английскими и немецкими математиками, включая Готлоба Фреге, разыскал прославленного логика с мировым именем, достопочтенного Бертрана Рассела из кембриджского Тринити-колледжа. Месяца два спустя, проведя в Тринити осенний семестр в качестве слушателя, Витгенштейн потребовал ответа на простой вопрос: полностью ли он безнадежен как философ. Рассела этот вопрос поверг в недоумение. Витгенштейн вернулся в Вену — писать работу, чтобы показать ее Расселу. Работа, по словам Рассела, получилась «очень хорошей, куда лучше, чем у моих английских учеников. Я непременно буду его поддерживать. Похоже, ему предстоят великие свершения».

Летом 1912 года, когда Витгенштейн уже полгода учился в качестве полноправного студента, Рассел окончательно убедился в том, что в интеллектуальном смысле наконец-то обрел наследника. Он видел в Витгенштейне, «пожалуй, идеальный пример гения в традиционном смысле этого слова — пылкий, впечатлительный, мыслящий глубоко, напряженно и властно». Позже он подтвердил это в письме к своей американской наперснице Люси Доннелли: «По сравнению с лавинами его мыслей мои кажутся просто снежками… Он говорит, что каждое утро начинает работу с надеждой и каждый вечер заканчивает в отчаянии. Когда он чего-то не может понять, он приходит в ярость, точно как я».

Вскоре учитель и ученик поменялись ролями: впервые в жизни Рассел ощутил превосходство чьего-то интеллекта над его собственным. В 191 б году, в письме к возлюбленной, известной светской даме леди Оттолин Моррел, он упомянул инцидент трехлетней давности — когда Витгенштейн беспощадно раскритиковал одну из его работ по эпистемологии. Из сбивчивых и невнятных замечаний Витгенштейна Рассел понял мало, однако достаточно, чтобы убедиться в собственной неправоте:

«Его критика, хотя я и не думаю, что сам он тогда это понимал, стала в моей жизни событием первостепенной важности и повлияла на все, что я делаю с тех пор. Я увидел, что он прав и что я уже не могу надеяться снова сделать что-то фундаментальное в философии… Витгенштейн убедил меня, что насущные проблемы логики выше моего понимания».

Вскоре после знакомства с Витгенштейном Рассел писал леди Оттолин: «Я полюбил его и чувствую, что он решит те задачи, для которых я уже стар». А год спустя сказал старшей сестре Людвига, Термине, которая приехала в Кембридж навестить младшенького: «Мы ожидаем, что следующий большой шаг в философии будет сделан вашим братом».

На раннем этапе отношения Рассела и Витгенштейна были проникнуты взаимным уважением и нежной привязанностью. Рассел был для Витгенштейна якорем спасения, единственным верным прибежищем. Тот часто появлялся у него и молча мерил шагами комнату. «Вы думаете о логике или о своих грехах?» — спросил как-то Рассел. «О том и о другом», — последовал ответ. Порой Витгенштейн приходил в такое неистовство, что Рассел боялся, как бы тот не переломал у него в комнате всю мебель.

Он опасался, что Витгенштейн сорвется или даже наложит на себя руки, — и тревоги эти не были необоснованными. Своему другу Дэвиду Пинсенту, изучавшему математику в Тринити-колледже, Витгенштейн признавался, что подумывает о самоубийстве. Вернувшись в Кембридж в 1913 году после поездки в Норвегию, Витгенштейн заявил Расселу, что, как только сможет, вернется во фьорды и будет жить в полном одиночестве, пока не разрешит все вопросы логики. Рассел попытался разубедить его с помощью все той же логики: заметил, что там будет темно. Витгенштейн не замедлил с ответом: он ненавидит дневной свет. «Я сказал, что ему будет одиноко; он ответил, что развращает свой ум, общаясь с умниками. Я сказал, что это безрассудство; он ответил: "Упаси меня Бог от здравомыслия" (и упасет, тут уж никаких сомнений). За август и сентябрь Витгенштейн написал работу по логике, пока еще начерно, но, на мой взгляд, уже ясно, что эта работа ничуть не хуже, а то и лучше того, что делают в логике другие. Но совесть художника не позволяет ему писать, пока он не овладеет предметом в совершенстве, и я убежден, что в феврале он покончит с собой».

Это состояние — на грани самоубийства — было слишком хорошо знакомо Расселу. Безумие было в его роду фамильной болезнью, и он часто чувствовал, что и сам ходит по краю. Леди Оттолин заботливо послала ему рецепт какао, которое, по ее мнению, должно было успокоить взвинченные нервы австрийца и облегчить его депрессию. Рассел поблагодарил ее, но неизвестно, прибегнул ли Витгенштейн к этому рецепту. Если да, то ожидания леди Оттолин не оправдались.

Дружить с Витгенштейном никогда не было легко, однако на Рассела он оказывал особое воздействие — словно перезаряжал батарейки его интеллекта. «Витгенштейн придает смысл моему существованию, потому что больше никто не сможет его понять или сделать так, чтобы его понял мир». К тому же, Рассел поверил, что наконец-то нашел того, кто способен продолжить его дело. Он объявил, что готов вверить этому молодому человеку будущее логики.

Чрезвычайно высокое мнение Рассела о его бывшем студенте сыграло решающую роль в судьбе последнего. В единственной книге по философии, опубликованной Витгенштейном за всю его жизнь, — «Логико-философском трактате», который создавался в окопах Первой мировой, — автор скромно заключил, что им решены все основные философские проблемы. Звучало это сильно, однако издателей не убеждало, поскольку на тот момент Витгенштейну не было еще и тридцати, и «Трактат» попросту не увидел бы света, если бы не помощь Рассела. Несмотря на обманчивую простоту отдельных предложений «Трактата», работа в целом оставалась непонятной рядовому читателю, да и для специалиста была ненамного яснее. После войны немецкий издатель Вильгельм Оствальд согласился выпустить первый тираж — но лишь при условии, что Рассел напишет введение и объяснит, почему эта работа так важна. И Рассел это сделал, хотя и с некоторыми оговорками.

Контакты Рассела и Витгенштейна возобновились после того, как последний в числе тысяч других австрийских солдат попал в итальянский плен. В 1918—1919 годах Витгенштейн был в лагере для военнопленных; но как только он сообщил Расселу, где находится, тот с помощью Кейнса выхлопотал для него привилегии на переписку. Тогда-то Витгенштейн и отправил Расселу рукопись. Когда Витгенштейна освободили, они встретились и подробно обсудили все до единого положения книги. Несмотря на это, Витгенштейн рассвирепел, прочтя предисловие Рассела, — он почувствовал, что бывший учитель совершенно ничего не понял в его работе. И все же только благодаря «санкции» Рассела «Трактат» в 1921 году был опубликован на немецком, а в 1922 году вышел на английском в переводе Огдена.