Андре Агасси - ОТКРОВЕННО. Автобиография Страница 11

«Бей сильнее, - кричит отец. - Бей сильнее! Теперь бей слева. Бей слева!»

У меня, кажется, сейчас отвалится рука. Я хочу спросить: «Долго еще, пап?», но не спрашиваю. Веду себя так, будто уже получил ответ. Бью изо всех сил, затем - еще сильнее. В какой-то момент поражаюсь, как сильно и уверенно умею бить по мячу. Хотя я и ненавижу теннис, радуюсь, когда удается выполнить идеальный удар. Это - единственная радость. Когда делаю что-то отлично, могу насладиться несколькими мгновениями здравомыслия и покоя.

Однако на мой идеальный удар дракон отвечает, подавая следующий мяч еще быстрее.

«Короче замах, - говорит отец. - Пожалуйста, делай короткий замах. Проходи по поверхности мяча, как щеткой, будто чистишь его».

За обеденным столом отец иногда показывает мне движения. «Опусти ракетку на мяч, - говорит он, - и чисти его, чисти!» Он осторожно двигает рукой, будто художник кистью. Кажется, это единственное, что он способен делать нежно и ласково.

«Отработай удар с лета!» - кричит он или пытается кричать. Армянин, родившийся в Иране, отец говорит на пяти языках, но ни одного из них не знает в совершенстве. Даже по-английски он изъясняется с сильным акцентом. Иногда путает «б» и «в», и его команда звучит мягко - «равотай». Это его любимая команда, он выкрикивает ее так часто, что она начинает мне сниться: «Отравотай удар с лета, отравотай удар слета!»

Я «отравотал» столько ударов слета, что больше не могу смотреть на корт. Под ровным слоем желтых мячей уже не видно ни дюйма зеленой цементной площадки. Я иду в дом, волоча ноги, как древний старик. В конце концов, даже отец признает: мячей слишком много. Это непродуктивно. Если я не смогу двигаться, мы не отработаем дневную норму - 2500 мячей. Отец включает вентилятор, предназначенный, чтобы сдувать с корта воду после дождя. Но мы живем в Лас-Вегасе, это штат Невада, и здесь почти не бывает дождей. Отец использует вентилятор для сбора мячей - он переделал его, превратив в другое чудовище. Одно из первых моих детских воспоминаний: мне пять лет, отец забирает меня из детского сада и ведет с собой в сварочный цех. Там я наблюдаю, как он создает чудовищную машину, похожую на газонокосилку, способную сдуть зараз несколько сотен мячей.

Теперь он включает вентилятор, и мячи гуртом мчатся подальше от него. Я сочувствую мячам. Если дракон и вентилятор - живые существа, быть может, и мячи тоже? Наверное, они делают то, что не могу сделать я, - бегут от моего отца? Согнав мячи в один угол, он лопатой ссыпает их в металлические контейнеры для мусора - сосуды, из которых кормят дракона.

Он оборачивается, видит, что я засмотрелся на него. «Куда это ты глядишь? - кричит он. - Продолжай равотать! Бей! Бей!»

У меня болит плечо. Я не могу отбить ни одного мяча.

Но отбиваю еще три.

Я не выдержу больше ни одной минуты.

И выдерживаю еще десять.

И вот, как будто случайно, забрасываю мяч за забор. Я ухитрился ударить его деревянной частью ракетки, так что со стороны это действительно выглядело как неудачный удар. Так я поступаю, когда нужен перерыв. Мне приходит в голову, что, должно быть, уже неплохо играю, если могу бить по мячу неудачно, когда сам этого хочу.

Отец слышит звук удара мяча о дерево и смотрит, в чем дело. Видит улетающий мяч и чертыхается. Но он слышал удар ракетки и не сомневается, что это случайность. Кроме того, я же не попал в сетку. Он выходит из нашего двора. У меня есть четыре с половиной минуты, чтобы перевести дыхание и посмотреть на кружащихся в небе ястребов.

Отец любит стрелять по ястребам. Крыша нашего дома покрыта его многочисленными жертвами так же плотно, как корт - мячами. Отец ненавидит этих птиц, говорит, что они пикируют сверху на мышей и других беззащитных пустынных жителей, а он не может видеть, как сильный преследует слабого. Это, кстати, относится и к рыбалке: поймав рыбу, отец целует ее в чешуйчатую голову и отпускает обратно в воду. При этом он не испытывает угрызений совести, преследуя меня, и вовсе не переживает, глядя, как я задыхаюсь у него на крючке. Отец не видит здесь никакого противоречия. Он не понимает, что я - самое беззащитное существо в этой забытой богом пустыне. Интересно, если бы он понял это, относился бы ко мне по-другому?

Отец заходит на корт, швыряет мяч в мусорный бак и видит, что я глазею на ястребов. Он бросает сердитый взгляд: «Черт возьми, чем ты занят? Опять задумался? Выкинь свою дурацкую задумчивость из головы!»

Если сетка - главный враг, то мысли - страшный грех. Мысли, считает мой отец, - корень всех зол, потому что они - противоположность действиям. Когда отец видит, что я задумался или замечтался на корте, реагирует на это так, будто поймал меня на краже денег из своего кошелька. Я частенько думаю о том, как бы мне отучиться думать. Возможно, размышляю я, он кричит, чтобы я перестал задумываться, потому что знает, что я по природе задумчив? А может быть, таким задумчивым сделали меня его крики? Интересно, стоит ли считать мысли о чем-нибудь, кроме тенниса, способом сопротивляться отцу?

Мне нравится думать об этом.

НАШ ДОМ - РАЗРОСШАЯСЯ ХАЛУПА, выстроенная в 1970-х. Белая штукатурка, потемневшая и облупившаяся по углам. На окнах - решетки. Крыша, под слоем мертвых птиц, покрыта дранкой, местами доски покосились или отвалились. На двери висит колокольчик из тех, что вешают на шею коровам, он звонит всякий раз, когда кто-то входит или выходит. Его звон похож на гонг, возвещающий начало боксерского поединка.

Отец покрасил бетонный забор вокруг дома в ярко-зеленый цвет. Знаете почему? Потому что зеленый - цвет теннисного корта. А еще так удобнее объяснять гостям, как найти наш дом: поверните налево, пройдите вниз полквартала, ищите ярко-зеленый забор.

Правда, в гости к нам никто не ходит.

Вокруг нашего дома, куда ни глянь, - сплошная пустыня. Для меня это слово - синоним смерти. Место, где встречаются лишь колючие кустарники, перекати-поле и свернувшиеся в клубок гремучие змеи, не имеет права на существование, - разве только для того, чтобы людям было куда сваливать ставшие ненужными вещи. Матрасы, старые шины, других людей. Сверкающая иллюзия Лас-Вегаса с его казино, отелями, блестящей центральной улицей - Стрипом - стоит в стороне от всего этого. Отец каждый день ездит на работу в эту иллюзию. Он - менеджер казино. Жить поближе к работе он не стремится. Мы переехали сюда, в никуда, в центр пустоши, потому что лишь здесь отец мог позволить себе купить дом, двор которого был достаточно велик для обустройства идеального корта.

Еще одно воспоминание из детства: мы с отцом и агентом по недвижимости колесим вокруг Вегаса. Это было бы забавно, если б не было так страшно. Мы осматривали дом за домом. Не успевал агент притормозить у очередного строения, как отец выскакивал из машины, быстро направляясь ко входу. Агент что-то говорил о школах, уровне преступности, ставках по кредиту, но отец не слушал. Глядя прямо перед собой, он быстро заходил в дом, через гостиную и кухню мчался на задний двор. Там доставал рулетку и пытался отмерить площадку размером с теннисный корт - тридцать шесть на семьдесят восемь футов. Раз за разом он кричал: «Не годится! Поехали дальше!» И мчался обратно - через кухню, гостиную, по дорожке - прочь от дома, а агент торопился за ним, стараясь не отставать.