ВЛАДИМИР КЛИПЕЛЬ - УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА Страница 11

Тропа идет по самому краю террасы, возвышавшейся над руслом метров на пятнадцать. Под ногами песок, хвоинки, мелкий голубичник да ягель, идти приятно. Из растительности лиственница – наш сибирский дуб, – не очень высокая, береза белая и другая – мелкая, в полчеловеческого роста, Миддендорфа, ее листики любят ощипывать летом олени. Кое-где, куртинками, стелющийся кедр-стланик. Не любит он низких и ровных мест, его ареал в среднем поясе гор, по каменистым россыпям-курумникам. Приспособился он и к морозам, и к ветрам, и к многометровой толще снегов. Ствол у него вырастает едва на полметра от земли, сантиметров до двадцати в диаметре. Дальше ветки растут по-над землей, не поднимаясь выше, чем на полтора-два метра.

Ветки густо переплетаются с ветвями соседних деревьев, образуя труднопроходимую древесную сетку. Перешагивать через ветви – высоко, под ветки не подлезешь, многие стелются прямо по камням. Идти по веткам тоже невозможно, то и дело оказываешься на ветке верхом. Лучше всего стланик обойти стороной, в крайнем случае – надо рубить через него проход, но до пота, и лямки начинают врезаться в плечи, хотя груза вроде и немного: палаточка, суконный пиджак, этюдничек с красками, топорик, плащ, теплое белье, всякий шурум-бурум. У моего спутника рюкзачок поменьше и полегче, но он и по комплекции меньше меня, и хотя он помоложе, я не решился предложить ему часть моего груза. Идет он ровно, вроде бы не спеша, но довольно быстро. Фигурой сутуловат, плечи покатые, не особо широкие.

Долина Джулгункита много уже, чем у Мамая, крутобокие сопки подступают с обеих сторон. Речка то оставляет небольшую долинку, то вдруг прижмется к самому откосу сопки, и тогда приходится лезть по крутизне. С рюкзаком это очень несподручно, но и по реке не пойдешь – воды по пояс, сразу в костях заломит. Падение реки довольно большое, вода ярится у валунов и шумит неумолчно. Только реку и слышно.

Идти трудно, много валежника, зарослей ольхи по низинам долинки, да и травы высокие, а среди них комарья – не счесть. И вдруг – тропинка, и земля посуше, потверже, и вместо ольхи сырой – лиственница, а между деревьями голубика и даже кустик смородины.

Однако здесь и глядеть надо построже, того и жди на мишку напорешься, он тоже такими тропками любит хаживать. Это мне известно.

Только подумал об этом, как Петро (так я спутника зову) остановился и молча на кучу показывает. Только что мишка тут побывал. Чуть дальше – валежинки перекинуты, камни перевернуты, это он муравьев да улиток искал.

Вот тут мы сразу и затревожились, пошли чуть не на носочках, пружиня шаг, чтоб не хрустнуть невзначай веткой да не привлечь к себе внимания. Если зверь пасется где рядом или отдыхает, ну и пускай себе на здоровье, а мы пройдем тихохонько. Хоть мы и храбрые, – в этом нет никакого сомнения, иначе нас и на веревке в лес не вытащили бы, сидели бы мы со старателями, чаек попивали да слушали их байки, – пошли в медвежье царство без оружия, только полагаясь на порядочность зверя, но лучше бы нам не встречаться с владыкой северных лесов, не искушать судьбу. Это уж потом, когда встреча останется позади, можно будет и усмехнуться, и эдак небрежно сказать при случае: мол, встретились с мишей, поговорили о том о сем. А сейчас идем и уши, как у зайцев, на макушке, туда-сюда, ловят каждый шорох, и дистанцию выдерживаем, как в строю.

По сторонам багульник растет вперемешку с голубикой, и куртинки стланика, и очень этот стланик нехорош тем, что густой и не проглядывается, а может, именно за этим кустом нас миша и подкарауливает.

Петро как шел, так и застыл с поднятой ногой, руку к уху, уловил какой-то шорох, я застыл тоже на одной ноге.

– Показалось, – промолвил Петро и сделал шаг вперед.

И в этот момент из-за куста стланика, как раз между нами, вышел мишка. Шерсть на нем бурая с сединкой, пышная, колышется при движении, как на ветру, морда симпатичная, без оскала, видно, шел зверь без всякого злого умысла и натолкнулся на путников и еще сообразить сразу не может, хорошо это или плохо.

– Петро, медведь! – выдохнул я и замер на месте. Петро обернулся, сразу увидел мишку, ибо до него метров пять-шесть, не больше. Все это быстро и неожиданно: что можно от зверя ожидать, и сообразить еще не успели, а мишка на месте крутнулся и – ходу! И кто это придумал про медведя такую нелепость, что он-де неуклюж, увалень и прочее? Да грациозней медведя и зверя не сыщешь!

Хоть он и порядочный ростом был, и упитан хорошо, и весом сотни на полторы килограммов, а через кусты и валежины идет, будто гибкая ласочка, ни треска, ни хруста, и движения гибки, как у хорошей балерины.

Скрылся, а мы вздохнули облегченно: ступай себе подобру-поздорову, гуляй на просторе!

– Вот видите, – сказал Петро, – я сразу его услышал. Вроде чьи-то шаги. Не испугались?

– Не успел, – сознался я. – Ко мне это поздно приходит, еще на войне заметил, реакция замедленная. Зверь молодой, годиков трех-четырех, сытый. Такой не тронет…

– У меня нож наготове, вот он. – Петро откинул полу, указал на нож. – В случае чего, буду ножом отбиваться…

– Что вы с ножом сделаете, – усмехнувшись, сказал я. – Только раздразните сильней разве…

– Э, не говорите, – живо возразил Петро, пристраиваясь рядом, чтоб я его лучше слышал. – У нас один геолог перочинным ножом медведя зарезал. Его за это потом премировали. А еще был случай, что геолог на маршрутной тропе повстречался с медведицей. Она к нему кинулась, и на его счастье между ними не то валежина, не то камень оказался, и она его с наскоку не сбила. Парень шел без оружия, образцы в мешке нес да молоток геологический в руках. Он и хватил эту медведицу по черепу молотком, а со страху силы в руках прибавляется, это уж всегда. Хватил, а потом бросил мешок с образцами и молоток свой и деру на табор. Прибежал, рассказывает, так, мол, и так, медведица чуть не задрала, пришлось все кинуть. Пошли туда, смотрят, а медведица мертвая. Он ей молотком череп просадил…

Постепенно прошло волнение от встречи, замолкли мы и потянулись гуськом по тропке, благо, что она как раз туда тянет, куда и нам надо. Наверняка эвенки оленей гоняли из-за хребта к морю. Раньше они такие перекочевки часто делали, чтоб дать олешкам возможности солью морской подкрепиться, а самим запастись рыбой на долгую зиму. Ягель в этих местах был неплохой. Я говорю «был» не случайно. Был, а нынче почти его не видать, и по склонам на сопках заметны давние гари. От пожаров на Севере не столько лес страдает, сколько оленные пастбища. После огня ягель вырастает не скоро, лет через десять-пятнадцать, а то и вовсе не возобновляется. А люди, которые ныне идут в тайгу с разными экспедициями, не очень-то заботятся о сохранности пастбищ, иным и вовсе наплевать, как будет жить эвенк без оленей, их девиз таков: «Тайга велика, ни черта ей не сделается. Жги ее и с корнем выворачивай. А наше дело гроши заработать хороши…»