Майя Бессараб - Так говорил Ландау Страница 11

Гарик так рано женился, что отец не успел всё это ему рассказать. Впрочем, Дау вообще избегал нравоучительных бесед, а если что и говорил, то в очень лёгкой форме, в виде шутки, анекдота, пословицы, чтобы это не было похоже на нотацию. «Мой сын никогда не скажет, что я зануда», — пояснял Дау.

ГЛАВНОЕ — РАДОВАТЬСЯ ЖИЗНИ

Как сладко жить, как сладко побеждать

Моря и девушек, врагов и слово.

– Дау, ты играешь с Гариком, как с котёнком. Мог бы задавать ему какие-нибудь задачки, — посоветовала мужу Кора.

– Ничего подобного я делать не собираюсь.

– Но ведь его надо чему-то научить. Это главное.

– Главное — научить его радоваться жизни. Пойдёт в школу, и там ему будут задавать задачки.

– И английский ему тоже не нужен? — съехидничала Кора.

– Очень нужен! — Ну так учи его.

– Ни за что! Детство должно быть радостное. А если не давать ребенку покоя и с утра до ночи что-то ему вдалбливать, он на всю жизнь останется унылым и безрадостным.

– Но ведь тебя родители учили немецкому и французскому, ритмике и рисованию, — не сдавалась Кора.

– Если бы мой отец меньше в меня въедался, у нас были бы более дружеские отношения. Именно потому, что меня так мучили в детстве, я предоставлю своему сыну полную свободу. Немного подрастёт, проявятся его наклонности. Очень важно, чтобы они не были навязаны родительским мнением. Свою профессию, свою специальность человек должен любить. Без этого он никогда не будет счастлив, не будет с наслаждением трудиться. В противном случае его ждет жалкая участь.

– Надо каждый день строить и созидать свою жизнь. За вас этого никто не сделает. И надо постоянно стремиться к счастью, это обязанность человека, его долг. Более того, каждый должен научиться радоваться жизни. А наша система воспитания такова, что нормой считается не жизнерадостное настроение, а сосредоточенно-унылое. Дело доходит до анекдота: гарантией благонадёжности советского человека является выражение лица угрюмое, как у медведя, и одежда самых мрачных тонов. Это называется — делать умный вид. Модель руководителя, именно в том смысле, что он только и умеет, что водить руками.

Вероятно, Лев Давидович упомянул об одежде потому, что однажды на международной конференции в Киеве, где доклад Ландау, к слову сказать, был сенсацией, к нему подошёл некто в штатском и спросил, нет ли у академика более приличного костюма.

– Эти вопросы я обсуждаю со своей женой, — ответил Дау. Во всяком случае, переодеваться он не побежал. Эти деятели из компетентных органов часто отмечали, что Ландау одет несолидно. Ещё в Харькове, когда Ландау организовал Международную конференцию по теоретической физике, произошёл забавный случай. Встречали Нильса Бора, на перроне собралось несколько университетских профессоров и кое-кто из администрации.

Был среди встречавших и Дау, как всегда в свои холостяцкие годы он был в мятых белых брюках, без галстука. Этого мало. В довершение несолидности молодой человек грыз большое зелёное яблоко. Всё это очень не понравилось милиционеру.

– Пройдёмте, пройдёмте, гражданин, — говорил он, оттесняя Дау из первых рядов встречающей публики.

Каково же было всеобщее удивление, когда Бор, выйдя из вагона отыскал в толпе Дау и именно ему первому пожал руку.

В нём было столько огня, страсти, задора, он был так приветлив и жизнерадостен! Человеку непосвящённому могло показаться, что перед ним — беззаботнейшее существо на свете. Но это, конечно, было не так. Он обладал колоссальной энергией и овладел искусством полностью отключаться от работы. Это было совершенно необходимо при той фантастической нагрузке, которую он на себя взял.

Чтобы отдохнуть, расслабиться, Дау нужны были любимые стихи и десятки любимых шуток. Порой казалось, он помнит все остроумные фразы, произнесённые знаменитыми деятелями от древности до наших дней, и лихо, по-мальчишески шпарит ими при каждом удобном случае. И, что немаловажно, он присвоил все эти прекрасные фразы подобно тому, как Жуковский (которого он очень любил) говорил о своих переводах: «У меня всё — чужое, и всё, однако же, моё».

Когда я была школьницей, Дау особенно часто обрушивал на меня шквал любимых изречений. Некоторые я тут же записывала:

«Я люблю людей, кроме пресыщенных жизнью ничтожеств» (Джон Рид). «Я всегда уважал красоту, и считал её талантом, силой» (Герцен). «Любовь — поэзия и солнце жизни» (Белинский).

Однако заканчивалось всё стихами. Некоторые я тоже записывала:

Где бы ни шла моя жизнь, — о, быть мне всегдав равновесии,готовым ко всяким случайностям,Готовым встретить лицом к лицу ночь, ураганы,голод,насмешки,удары, несчастья,Как встречают их деревья и животные.

Однажды Гарик не приготовил урока и получил двойку. Кора набросилась на сына.

– Не надо его ругать, — спокойно сказал Дау. — Откуда ты знаешь, может быть он решил не работать, а быть профессиональным паразитом.

Кора рассказывала, что Гарик страшно покраснел и вышел из комнаты. После этого не было случая, чтобы он пошёл в школу с невыученными уроками. Учился он хорошо, но отличником не был. И это понятно, ведь его отец утверждал, что есть предметы, по которым стыдно иметь оценку выше тройки.

Дау никогда не наказывал сына. Желая удостовериться в этом, я спросила у Игоря, когда он стал взрослым:

– Тебя отец когда-нибудь наказывал?

– Что ты имеешь в виду? — не понял он.

Не наказывал, не принуждал, предоставлял полную свободу. Вместе с тем мальчик рос в обстановке труда: с утра до вечера работал отец, не покладая рук трудилась мать. А в адрес тех, кто отлынивал от дел, раздавались реплики, от которых становилось не по себе:

– Это лодырь, поэтому он выбрал себе вшивое занятие. Вошь — паразит, и он паразит. Вроде вши.

Или:

– Что о нём говорить, перестал работать и впал в ничтожество.

Было столько презрения в его голосе, что у меня на всю жизнь врезалось в память, как что-то самое страшное — перестать работать и впасть в ничтожество.

– Какой бы ты хотела быть? — спросил он меня однажды.

– Добродетельной, — после некоторого раздумья ответила я.

– Что?! Добродетельной? Какой ужас!

– Дау, успокойся, — вмешалась Кора. — Она просто не знает, что это значит.

Известна любовь Ландау к ясному, чистому, изящному стилю. Он ненавидел нарочитое усложнение вопроса для пущей важности, наукообразие. Стремление к благородной простоте отразилось во всех его работах. А на досуге он любил придумывать всевозможные классификации, начиная от шуточной классификации зануд до классификации учёных. С занудами он попытался разобраться ещё в Ленинграде.