Еремей Парнов - Под ливнем багряным: Повесть об Уоте Тайлере Страница 11

Руины дворцов, акведуков и терм, воспетых лирой Авзония,[21] обращались в эту гнилую пору в прибежище бродячих собак. С наступлением темноты люди боялись выйти на улицу. Стаи зверей, презирающих человека, кидались даже на ирландских копейщиков, несших ночную стражу. Беззвучно и стремительно, словно тени, собаки обшаривали все клоаки и закоулки Бордо. Дразнящий чад скворчащей в оливковом масле макрели доводил их до исступления. Относительно безопасно было лишь на соборной площади, окруженной узкими, льнущими друг к другу фасадами. После того как досужие лучники открыли стрельбу по живым мишеням, умные животные стали держаться подальше от сумрачных аркад готического портала.

В церкви святого Андрея епископ служил вечернюю мессу. Жалостно вздыхал простуженный псалтирион. Облитые голубоватым свечением, неумолимо и строго чернели на двух островерхих башнях кресты. Свирепый, иссушающий мозги ветер разносил оборванные клочки мелодии.

Дюгеклен, которому в такие вечера было особенно тягостно сносить унизительный плен, метался из крайности в крайность. От разудалой гульбы его тянуло к угрюмому одиночеству, звон кубков пробуждал неясное стремление к бесстрастному аскетическому покою. Обескровленная недугом чернокудрая дева пощипывала прозрачными пальчиками струны арфы. Она пела о томящемся в неволе Ричарде Львиное Сердце. Голосок звенел хрустальной чистотой и скукой:

…еще в плену-у-у-у!

Дюгеклен отпустил ее нетерпеливым взмахом руки, когда додрожала струна. Он не мог знать, что долгожданная свобода стоит уже на пороге, стучится в дверь.

Когда в Вальядолиде пришли к согласию в главном, приступили к обсуждению отдельных деталей. Прежде всего требовалось вытащить кондотьера из бордоского плена. Для начала был пущен умело подхваченный слух, что Черный Принц потому так долго держит Дюгеклена в плену, что ревнует к его боевой славе, более того — боится бретонского рыцаря.

— Клевета! — взревел Аквитанский наместник, когда до него дошла обидная молва. — Подлая и низкая ложь.

Коннетабль Джон Чандос, лично полонивший буйного храбреца, и ухом не повел, что привело герцога в еще большее раздражение. Подхватив в Испании какую-то изнурительную лихорадку, Черный Принц никак не мог оправиться после болезни. При малейшем неудовольствии у него разливалась желчь.

— Я боюсь? — надменно воскликнул он. — Да никого под луной! Тем более француза, которого дважды побил. Едем к нему, милорд.

Он тут же распорядился подать коня и вместе с Чандосом отправился в особняк, где в обществе веселых девиц и разбитных кавалеров коротал вынужденный досуг знаменитый пленник. Застигнутые врасплох, гуляки, побросав кубки и кости, смущенно поднялись из-за столов.

— Прошу великодушно простить меня за внезапное вторжение, господа, — не снимая горностаевой шапочки, принц сопроводил изысканную французскую речь галантным поклоном, — но бывают в жизни случаи, когда единственным проявлением неучтивости становится промедление… Мессир, — он с улыбкой подошел к Дюгеклену, — отныне вы вольны располагать собой по собственному благоусмотрению.

— Как? — изумился рыцарь. — Удалось столковаться? Неужели мой король все-таки вспомнил обо мне?

— Ничуть не бывало, шевалье… Я отпускаю вас по собственной воле. С этого момента вы просто мой гость.

— Но это против всех правил куртуазии! — ужасное, иссеченное в схватках лицо Дюгеклена побагровело, отчего лишь отчетливее обозначились шрамы. — Неужели моя рука уже не стоит даже обрезанного шиллинга?.. Притом я пленник милорда, — поклонился он Чандосу, — и мне бы было вдвойне неприятно, если бы пострадали его интересы.

— Во сколько вы оцениваете нашего гостя, сэр Джон? — играя мертвенной улыбкой, спросил Черный Принц.

— Вы сами только что произнесли слово «гость», — бесстрастно заметил Чандос. — Этим все сказано.

Возражать было поздно. Принц, как всегда, все решил сам, не посоветовавшись со своим коннетаблем. Стойкий солдат и великолепный стратег, Чандос хорошо понимал, насколько неблагоразумно отпускать такого бойца, как Дюгеклен. Особенно теперь, когда в любую минуту могла возобновиться война. Очередной мирный договор оказался еще одной фикцией. Он не принес ни мира, ни ощутимых выгод. Удержать добытое оказалось не под силу даже ему, Чандосу, шутя разбившему неприятеля и в Нормандии, и на испанском театре. Победы обернулись банкротством. Неблагодарный Кастильский король не возвратил даже тех денег, которые одолжил на пропитание. Не заплатил он и солдатам, пролившим за него кровь. Как всегда, за все расплатился принц. Налог, с таким трудом собранный в Гаскони, улетел в трубу. Коннетабль от души сочувствовал своему герцогу. Потерял первенца, прокутил миллионы, да еще подхватил какую-то болезнь. И, главное, всюду опять неспокойно: гасконское рыцарство точит мечи, ширится недовольство, союзники предают, армия разлагается. Неутешительные итоги. Однако, в отличие от злополучного Чосера, Чандос не лез с советами. Пусть сильные мира сего сами выпутываются. Вместе с Дюгекленом он терпеливо ждал разрешения спора. Поглощенный заботами, Эдуард, принц Уэльский, казалось, позабыл, где он находится и зачем пришел.

Воцарилась неловкая пауза, Несколько сконфуженные гости поспешно отвели глаза. Всем, не исключая, разумеется, главных действующих лиц этого откровенно фанфаронского, но в чем-то и трогательного действа, было отлично известно, что Джон Чандос, запросив за своего пленника пятьдесят тысяч парижских ливров, отнюдь не торопится с ним расстаться.

Дюгеклена обуревали противоположные чувства. С одной стороны, томясь вынужденным бездельем, он стремился поскорее обрести свободу, с другой — тайно страдал от уязвленного самолюбия. Великодушие англичанина, окружившего его, поверженного противника, поистине королевской роскошью, задевало почти столь же глубоко, как и унизительная «забывчивость» скупого святоши Карла Пятого, непростительно задержавшего выкуп.

Сделав над собой усилие, Черный Принц поймал ускользнувшую нить:

— Вы слышали, шевалье? — он нетерпеливо притопнул сапожком. — Ваша свобода в ваших руках. Решайтесь же поскорее!

Как всегда, он не терпел безвыходных ситуаций и требовал, чтобы все исполнялось в мгновение ока.

— Я предпочту честно дождаться выкупа, — преодолев соблазн, угрюмо процедил Дюгеклен.

— Тогда сами его и назовите, — в тон ему молвил Эдуард, запоздало понимая, что собственной поспешностью уничтожил ранее назначенную сумму.

Вновь перед Дюгекленом замаячила перспектива скорого освобождения. Одним лишь словом, точно клинком, он мог разрубить опутавшую его липкую паутину клеветнических наговоров, едкой зависти и недостойного торга. Он уже знал, что друзья в Бретани собрали сорок тысяч золотом. В нынешней ситуации этого хватило б с лихвой. Но гордыня прочно владела его бесхитростным сердцем.