Олег Гордиевский - Следующая остановка - расстрел Страница 111

Когда, наконец, мы разошлись, я отправился на поиски бедного старого Шатова, нашего временного аналитика, который не был допущен на встречу, хотя и страстно желал хотя бы одним глазком взглянуть на Горбачева.

— Ну как? — спросил он меня с завистью. — Что он собой представляет?

— Очередной советский аппаратчик, вот и все, — ответил я со вздохом. — По уши влюблен в самого себя. Стоило ему только произнести первое слово, как он тотчас же забыл обо всем на свете — проговорил без умолку целых сорок минут.

Шатов в недоумении уставился на меня:

— Вижу, ты просто ничего не понял, старик! Член Политбюро, способный говорить без бумажки целых сорок минут, — да он просто гений!

Визит Горбачева в Англию прошел весьма успешно — в немалой степени благодаря высочайшему мастерству переводчиков, которые при переводе значительно улучшали речь Горбачева. Большую роль в этом сыграла и исключительная эрудированность Михаила Богданова. Он свободно говорил по-английски и превосходно знал страну, что позволило ему теперь оказать мне бесценную помощь в составлении перечня наиболее интересных фактов, с которыми мы знакомили по утрам Горбачева. (Богданов — один из одареннейших учеников Кима Филби, неизменный участник проводившихся последних семинаров. К 1984 году уже имел в своем активе несколько довольно ценных осведомителей, которых ему удалось завербовать из числа сотрудников журнала «Экономист». С Брайеном Бидхемом, в частности, он установил столь близкие, сердечные отношения, что обратился в Центр с просьбой включить этого человека в число тайных осведомителей КГБ. (Примеч. автора.)

Но мне помогал в моей работе не только Богданов, но и мои друзья из английской спецслужбы, которые энергично снабжали меня нужными мне сведениями, но об этом, само собой разумеется, никто у нас даже не догадывался. Не будь их, я не знал бы, что делать. От нас требовали, например, чтобы мы каждый вечер высказывали в письменном виде свои предположения и догадки по поводу того, с чем может столкнуться Горбачев во время встреч, намеченных на следуюший день. Но сделать это обычным путем было просто невозможно. Поэтому мне приходилось отправляться к англичанам и настоятельно просить их оказать мне помощь — скажем, подбросить какую-нибудь идею относительно того, какие вопросы может затронуть в беседе с Горбачевым миссис Тэтчер. Они тут же предлагали мне несколько возможных вариантов, и я, ознакомившись с ними, ухитрялся состряпать весьма полезную на первый взгляд докладную записку.

Однако в основном меня спасало все же то, что в действительности встреча на следующий лень оказывалась значительно более плодотворной, чем мы предполагали. Когда я попросил англичан хотя бы намекнуть мне, какие вопросы собирается обсудить во время своей встречи с Горбачевым министр иностранных дел Джеффри Хау, они позволили мне ознакомиться с краткой справкой, которую подготовили ему специально для этой встречи. Недостаточно свободное владение английским усугублялось крайне нервозным состоянием, в котором я пребывал, и жуткой спешкой, и чтобы досконально запомнить содержание той справки, потребовалась максимальная концентрация памяти.

Вернувшись на работу преисполненный упоения собственной находчивостью, я, вопреки запрету, уселся за пишущую машинку и отстукал черновой вариант очередной докладной записки, составленной на основе данных, почерпнутых главным образом из моего негласного источника и, в меньшей степени, из газет. Затем я передал свое творение Шатову, и тот, проявив завидное прилежание, переложил его содержание на свой лад в столь неопределенных и расплывчатых выражениях, что Никитенко буквально взорвался, когда увидел конечный результат.

— Как я могу показать такое Горбачеву?! — завопил он в отчаянии. — Здесь же нет ничего конкретного!

Я согласился и скромно заметил:

— Леонид Ефремович, я не хочу полемизировать с Шатовым, поскольку он человек исключительно добросовестный, но, может быть, вы пожелаете взглянуть на подготовленный мною черновой вариант?

Никитенко, быстро прочитав мой текст, радостно воскликнул:

— Да это же как раз то, что нужно!

И хотя он чисто интуитивно уловил сходство моего текста по тональности с документами, выходящими из стен английского министерства иностранных дел, он не стал ничего менять, и докладная записка ушла в том самом виде, в каком была представлена мною.

Каждый вечер Никитенко, стоя на лестничной площадке в здании посольства с тремя-четырьмя страницами машинописного текста в руках, разговаривал с охранниками, пока не получал разрешения пройти в кабинет Горбачева и положить наши справки ему на стол. Когда документы возвращались к нам, иногда с отчеркнутыми абзацами, понравившимися Горбачеву, мы передавали их в резидентуру, а затем отправляли в Центр, чтобы наше московское начальство знало, какими материалами мы обеспечивали Горбачева во время его визита в Англию.

Подобная система неплохо срабатывала. В том, что Горбачев не просто читал подготовленные нами документы, а делал это с особым тщанием, мы убедились однажды утром, когда нам вернули отправленный ему накануне документ. В нем содержался составленный нами слащавый абзац о его супруге Раисе Максимовне, в котором говорилось о всеобщем восхищении ею. Вычеркнув из этого панегирика пять слишком уж хвалебных строк, Горбачев сохранил без изменений лишь две с сухими, фактическими данными. А на полях приписал: «Это очень опасно — вызывать зависть у жен остальных членов Политбюро».

Как и ее муж, Раиса Максимовна произвела самое благоприятное впечатление на англичан, но нам она показалась весьма неприятной особой со вздорным характером, высокомерной, с чрезмерным самомнением.

Она наотрез отказалась от сопровождающей — прекрасной переводчицы, супруги Михаила Богданова, объяснив это тем, что для нее привычнее мужское общество. Не вступая с ней в пререкания, мы были вынуждены приставить ей в помощники Юрия Мазура, бывшего моряка из бедной семьи, — человека исключительно высокого интеллекта, который знал Англию уже двадцать пять лет. (В Рейкьявике, где Горбачев должен был встретиться с Рейганом, Раиса Максимовна повела себя крайне грубо по отношению к Послу Советского Союза в США и его жене — весьма уважаемой супружеской паре — и спустя несколько дней добилась смещения посла с занимаемого им поста, поскольку они не проявили должного благоговения перед ней. Она также заявила Нэнси Рейган, что коммунизм, базирующийся на самом передовом в мире учении, в конечном итоге одержит победу над капитализмом, который обречен на гибель. Советский народ никогда не относился к Раисе Максимовне как к истинно первой леди, поскольку ее муж занял высший пост в государстве в результате умелого манипулирования партийным аппаратом, а не потому, что был избран народом. Жена Бориса Ельцина, всенародно избранного президентом, стала на законном основании считаться первой леди. (Примеч. автора.)