Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет) Страница 12

Л. Н. говорил о стихах:

— Когда в стихах говорится про любовь, цветы и т. п., то это сравнительно невинное занятие до шестнадцати лет. Но выразить важную, серьезную мысль в стихах почти невозможно, не исказив ее. Как трудно просто словами выразить свою мысль так, чтобы всякий понял именно то, что хочешь высказать. Насколько же это труднее, когда писатель связан еще размером и рифмой? Это удавалось, и то редко, только самым большим поэтам. За стихами часто прячутся совершенно ложные мысли.

К Л. Н. приезжал какой‑то студент — поляк из Харьковского университета. Он написал статью о Л. Н. в возражение Нордау. (Последний назвал Толстого «выродившийся субъект высшего порядка».) Студент оказался бестолковый.

Л. Н. все эти дни не совсем здоров и очень дурно настроен, так что после разговора со студентом он вышел к нам совершенно расстроенный и сказал:

— Нет, пора мне, право, умирать! Привяжутся к какой- нибудь одной мысли, выхваченной произвольно из целого, и твердят на все лады: непротивление, непротивление! Да чем я виноват?!.

Софья Андреевна сказала мне:

— В биографиях всегда искажают интимную жизнь знаменитых людей. Вот и из меня, наверное, сделают Ксантиппу. Вы тогда, Александр Борисович, заступитесь за меня…

Когда мы все гуляли, Софья Андреевна показала мне место, которое называется «пчельник» и сказала:

— Здесь когда‑то действительно был пчельник. Л. Н. одно время очень увлекался пчелами и целые дни проводил на пчельнике. Иногда мы приезжали сюда с самоваром и пили чай. Раз как‑то приехал Фет, и мы отправились к Л. Н. на пчельник. Была чудная ночь; мы долго сидели, а в траве было много светляков. Л. Н. сказал мне:

— Вот ты, Соня, все хочешь иметь изумрудные серьги; возьми двух светляков, вот и будут серьги.

После этого Фет написал стихотворение, в котором были такие два стиха:

В моей руке твоя рука — какое чудо!

А на земле два светляка, два изумруда.

В другом месте Софья Андреевна показала мне поляну, где Л. Н. и Тургенев стояли на тяге, и она была с ними.

Софья Андреевна сказала:

— Это было в последний приезд Тургенева в Ясную, уже незадолго до его смерти. Я спросила его: Иван Сергеевич, почему вы ничего не пишете? Он мне ответил:

— Для того чтобы написать что‑нибудь, мне всегда нужно было быть немного влюбленным. Теперь же я стар, влюбиться уж не могу, вот и писать перестал.

П. А. Сергеенко и Татьяна Львовна уже довольно давно, наполовину в шутку, затеяли вместе написать драму. Драма эта никогда, разумеется, не будет окончена.

Л. Н. шутя сказал Татьяне Львовне:

— Когда вы окончите свою драму, дайте ее мне, я сделаю свои замечания.

Татьяна Львовна возразила:

— Ты ведь все равно не станешь читать, а тем более писать критику.

— Я поступлю, как Вольтер, который, когда ему дал какой‑то писатель свое произведение, возвратил по прочтении рукопись с благодарностью и сказал, что сделал на ней свои замечания. Автор обрадовался, взял рукопись, но не нашел на ней ни одного замечания. Тогда, обиженный, он опять пришел к Вольтеру. Вольтер сказал ему, что написал свое мнение в конце произведения. Действительно, в конце стояло по — французски: «Fin», а Вольтер зачеркнул «п», и осталось «Fi».

31 июля. Из Ясной вернулся Ив. Ив. Горбунов и передал мне просьбу Л. Н. расцеловать меня и благодарить за «тронувшее» его мое письмо.

9 ноября, Москва. На днях я был у Толстых. Л. Н. только что приехал в Москву. Когда я пришел, мне сказали, что Л. Н. нездоров, но через несколько минут он вышел. Никого не было. Мы играли с ним в шахматы, а потом довольно долго разговаривали.

Л. Н. пишет что‑то по поводу дел в Китае. Он опять проводил параллель между теперешней европейской цивилизацией и Римом и сказал:

— Рим, как при своем начале был шайкой разбойников, так до конца ею и остался. Все могущество его, так же как и современных культурных государств, заключалось в отсутствии чего‑либо нравственно недозволенного.

— Какое религиозное учение ни взять, в нем можно найти прямые установления о том, чего не следует делать; например, в еврейском законе: «не убий,» «не прелюбодействуй»… А в так называемых христианских государствах нет такого преступления, которое не покровительствовалось бы церковью. Хочешь развестись с женой — церковь это устроит. Убивать хотя и нельзя, но если это убийство называется казнью или войною, то оно делается вполне законным. Кражи и все самые ужасные преступления допускаются в христианском обществе, как справедливое и законное дело.

10 ноября. Я получил от Софьи Андреевны записку с приглашением прийти вечером, так как хотел быть С. И. Танеев и принести свою симфонию. Я пошел вечером в Хамовники, и мы с Сергеем Ивановичем играли в четыре руки его симфонию. Сочинения Танеева никогда не производят на Л. Н. впечатления.

27 декабря. Вчера вечером я был у Толстых. Застал там Л.H., Илью Львовича и Андрея Львовича. Только что получилось известие о том, что Татьяна Львовна родила преждевременно мертвую девочку, а накануне узнали о смерти в Ясной Левочки, старшего, двух — трехлетнего сына Льва Львовича. Софья Андреевна уехала в Ясную. Настроение было грустное.

Л. Н. играл со мною в шахматы. Позже пришел Павел Сергеевич Усов, врач, который тоже сыграл с Л. Н. партию в шахматы. Завязался разговор. Л. Н. оживился. Принесли почту. От Черткова сразу три письма. В одном из них довольно много мелко исписанных листков какой‑то рукописи.

Л. Н. посмотрел и сказал:

— Должно быть, это какой‑нибудь дамы… Хорошо бы, тогда, наверное, можно не читать.

Рукопись, однако, оказалась не дамской, так что Л. Н. отложил ее для прочтения.

По поводу несчастья Татьяны Львовны Л. Н. сказал:

— Я не огорчаюсь, что у дочерей моих нет детей, я не могу радоваться внукам. Я знаю, что из них непременно вырастут дармоеды. Конечно, мои дочери очень желают, чтобы это вышло не так, но в той среде, где им придется воспитываться, избежать этого так трудно. Я всю жизнь окружен этим, и сколько ни борюсь, ничего не могу сделать. Теперь на праздниках я не могу видеть этих безумных трат кругом, этих визитов. Что это за ужасная нелепость!

Усов рассказывал, в каких случаях врач имеет право производить искусственные роды, убивая этим ребенка.

Л. Н. возразил:

— Это всегда безнравственно. Вообще, когда существуют разные средства, облегчающие больного, — кислород и т. д., то трудно воздержаться от пользования ими, но лучше было бы, если бы их не существовало. Все мы непременно умрем, а деятельность докторов направлена на борьбу со смертью. А ведь умереть что через десять дней, что через десять лет — все равно. Как ужасно, что от больного всегда скрывают, что он умрет! Мы все не привыкли прямо смотреть смерти в глаза.