Об искусстве и жизни. Разговоры между делом - Ирина Александровна Антонова Страница 12

сотрудников. В Москве было много очень интересных ученых, которые выступали в Университете, в каких-то институтах, но их работы не печатались. Это Леонид Баткин[6], Сергей Аверинцев[7], Арон Гуревич[8], Владимир Бахмутский[9]. И я с моей заместительницей Ириной Евгеньевной Даниловой, а мы с ней учились еще в университете и в ИФЛИ, и были единомышленниками в нашем отношении к науке и к искусству, мы с ней придумали научные среды, когда раз в неделю к нам приходил кто-то из ученых и читал свои неопубликованные работы. Эти среды собирали не только наших сотрудников, но и очень многих ученых Москвы. Когда читал Аверинцев, вся аудитория была не просто набита людьми: стояли по стенам, сидели на полу. Надо сказать, что время от времени мы замечали людей, непричастных к культуре, которые просто наблюдали за тем, что происходит.

Ничего вредного для советской власти не происходило, это были просто научные изыскания, чаще всего очень высокого уровня, в том числе и по психологии. Скажем, Владимир Зинченко[10] читал у нас целые курсы. Знаменитого физика Бориса Раушенбаха[11], участвовавшего в создании космических аппаратов, как ни странно, страшно интересовали проблемы перспективы, и он прочел у нас целый курс о перспективе от Древнего Египта до Сезанна. Интереснейшие наблюдения, именно как математика. Потом это уже через много лет было опубликовано. Надо сказать, что эти среды всем нам очень много дали. В воспоминаниях целого ряда людей написано, что значили эти среды 70-х годов. После перестройки эти ученые начали печататься, и тогда уже, конечно, необходимость в этих средах как-то сама собой отпала. Но благодаря им масса интересных искусствоведческих идей вошла в наш обиход.

Или вот еще момент из той нашей жизни — я об этом как-то рассказывала — мы исполняли музыку Игоря Стравинского на концерте в музее. Звонит заместитель министра культуры на следующий день: «Ирина Александровна, у вас играли Стравинского?» — «Играли». — «Вы что, не знаете, что его не исполняют в консерватории? Почему же вы у себя исполняете?».

Тогда его не исполняли в консерватории. Сейчас другое время, это может даже показаться странным — Игорь Стравинский, классик, а его не исполняли.

Я сказала:

— Вы знаете, это хорошая музыка.

— Ирина Александровна, ваш музей не концертный зал, вам надо быть осторожней с выбором.

Прошло какое-то время. У нас исполняли музыку современного, довольно сложного французского композитора Оливье Мессиана. Опять был звонок от того же замминистра:

— Я слышал, у вас играли Мессиана?

— Играли.

— Ирина Александровна, не ваше это дело.

И, наконец, уже была перестройка. Мы исполнили первый раз «Всенощную» Рахманинова. Полянский мне сказал:

— Вы смелая женщина, Ирина Александровна.

Я отвечаю:

— А в чем дело? Рахманинов, Перестройка, Всенощная.

Он говорит:

— Ну, смотрите.

Сыграли, а на следующий день Раиса Максимовна Горбачева посещала музей по какому-то поводу, наверное, на выставку приезжала. Я спокойно, но все-таки, помня вчерашний разговор, говорю ей:

— Раиса Максимовна, а у нас вчера «Всенощную» Рахманинова играли. Она посмотрела на меня внимательно:

— Ну и что?

Вот такие детали. Тогда другое время просто было. Сейчас молодежь даже не понимает, что произошло, когда ей говорят, что в 1956 году сделали выставку Пикассо. Ну и что? Вот как все это воспринимается: ну и что?

О самых ярких выставках

© Из архива М. Николаевой

Музей стал центром выставочной деятельности всего Советского Союза. На протяжении каких-то трех десятков лет мы показали огромную панораму сокровищ музеев мира в буквальном смысле слова. Американских, французских, немецких, итальянских, испанских, японских и прочее, и прочее. Невероятная эпопея! Если взять 1955 год, год выставки «Сокровищ Дрезденской галереи», плюс 30 лет выставочной деятельности, то к 1985 году — к началу перестройки — наш музей занимал первое место, и это безусловно. Такие выставки, как у нас, нигде не делали. Сейчас Третьяковская галерея показывает музей Орсе, раньше это было невозможно.

Да, мы где-то пробили брешь общением с иностранцами, отчасти, я думаю, случилось так и потому, что с шестидесятых я стала работать в Международном совете музеев. Меня узнали, я узнала мир.

Сначала я была просто членом Международного совета музеев. Было какое-то количество советских музейных работников — членов этой организации. Наш директор Александр Иванович Замошкин стал первым представителем Советского Союза в ИКОМе[12]. Когда он ушел, я как бы заняла его место. Это случилось уже в 1961 году, а членом Совета я была еще раньше, по-моему с 1958 или даже с 1956 года, я не помню сейчас точно. Потом меня избрали вице-президентом, дальше был какой-то перерыв, и меня еще на шесть лет избрали. Я очень большую работу сделала в пользу моей страны в Совете музеев, мы стали известными, к нам стали приезжать. В 1977 году прошла знаменитая Международная ассамблея у нас — для музейного дела России это было очень большое событие. Появилось доверие, мы узнали друг друга лично, безусловно, знание языков мне в этом очень помогало. Многие выставки, которые мы делали, были обусловлены личными контактами. По-другому не бывает.

Личные отношения между руководителями музеев очень много значат в нашей работе. Очень многое из того, что мы получаем, нам дают исходя из дружеского расположения к нашему музею и даже ко мне лично. Так же и мы сотрудничаем, мы тоже в абы какой музей не отдадим свои вещи. Но это не просто — нравится мне руководитель или нет, это вопрос доверия. Мы доверяем, потому что мы знаем персонал музея, знаем, как они работают, и к нам подходят по тем же критериям. Доверительные отношения невероятно важны, потому что мы не просто доверяем друг другу, мы доверяем друг другу художественные ценности. Иногда говорят: в Пушкинском музее мы будем это делать, в другом музее мы не будем этого делать. У нас есть целый ряд надежных партнеров в мире.

Вот, как пример взаимодействия музеев, могу рассказать о Борисе Борисовиче Пиотровском[13]. У него замечательная семья, которая очень дорога мне как музейщику. И сам Борис Борисович был замечательной личностью. Надо сказать, что он всегда был большой ребенок, и эту детскость не наигранную, а естественную он сохранил в своем характере до последних дней жизни. Очень доброрасположенный к своим коллегам, открытый человек. Я ему невероятно благодарна за то, что в достаточно замкнутой элитной музейной среде он всегда оказывал поддержку нашему музею. В нем не