Сергей Михеенков - В донесениях не сообщалось... Страница 12

Встали. Идем. И тут на нас обрушился такой шквал огня, что мы, помню, бежали вперед и молились. И вот миновали линию огня. Добежали до их траншеи, кинулись на них. Взяли мы ту деревню. Погнали немцев дальше. И за деревней меня ранило.

— В окруженных дивизиях 33-й армии было много раненых. Из каждого десятка, может, только двое-трое и оставались в строю. Остальные лежали в бинтах под елками.

А знаете, какие госпиталя были в 33-й армии? Расскажу.

Значит, так. Отыскивают елку погуще и помощнее. Залезает солдат метра на три вверх и обрубает все сучья. Медсестры их внизу подбирают и укладывают черенками к стволу. Обкладывают сплошняком по кругу. Стелют плащ-палатки. И уже на плащ-палатки, также головой к стволу, кладут раненых. Вот и госпиталь.

В 1947-м, когда я демобилизовался из армии и работал инспектором по заготовкам, ходил в те леса. И нашел несколько таких госпиталей. Я помнил их. Как лежали, так и лежат. Только иголками еловыми кости присыпало. Да кое-где травою поросли. А в черепах у всех маленькие дырочки. У всех одинаковые. Это я своими глазами видел.

— А знаете, что произошло в Угрюмове в ночь со 2 на 3 февраля? Я имею в виду, как отрезали 33-ю армию? Нет? Ну, тогда послушайте.

А придумали они хитрую штуку. Знали наш характер. Что русские на выпивку падкие. Вот и воспользовались.

На станцию Угрюмово тихо, на лошадиной тяге, они притащили три вагона. Два вагона с продовольствием: хлебом, колбасой и даже печеньем. И полный вагон — не пожалели ж! — шнапса. Шнапс-то не мерзнет. И ушли. Ушли в деревни Ивановское и Собакино. Затаились. Одного своего железнодорожника оставили. Тот — в наши деревни, ну, где наши стояли. Так, мол, ребята, и так: немцы ушли, а на станции в тупиках — вагоны со жратвой и выпивкой… Надо ж знать нашего брата. Пришли на станцию, смотрят, действительно, немцев нет, а добра оставлено много. Растащили быстренько по деревням. Напились так, что и рога в снег.

Тот самый железнодорожник, видя, что дело удалось, вышел в поле к Собакину и пустил красную ракету.

Тут же в деревни, гарнизоны которых должны были удерживать коридор, пришли немцы. Окружили те дома, в которых пьянствовали наши бойцы. Мне потом рассказывали все это женщины, которые видели, что там происходило.

Мороз в ту ночь был сильный, градусов под тридцать. Так немцы и стрелять наших не стали — вытаскивали из хат и бросали в снег. Так они и померзли.

— Из окружения я вышел. В неразберихе прибился к одному из полков 329-й дивизии. Дивизию немцы разрезали пополам. Полк, с которым выходил я, оказался в окружении. Рядом с нами был еще один полк. Таких, как я, приставших к чужому полку, оказалось человек пять.

Полк стал пробиваться на Захарово. Лезли напролом. И так дней восемнадцать. В тех атаках потеряли почти весь личный состав. Вскоре поднялась сильная метель. Не метель, а прямо пурга. Эта-то непогодь, наверное, и спасла жизнь и мне, и всем отставшим от полка.

Оказывается, немцы хорошо знали не только то, куда мы шли, а и то, куда собирались пробиваться. Командиры полков пренебрегали шифровками и вели переговоры открытым текстом.

В Замыцком к тому времени от двух полков, не считая нас, приставших к ним, оставалось около семидесяти человек. Собрались, стали решать. Кто-то сказал: «Еще одна попытка пройти — и побьют последних». И вдруг командир полка говорит: «Ждем до вечера. Проверьте, у всех ли есть лыжи. И чтобы ни у кого не было ничего демаскирующего. Все должны быть в белом. Ищите, где хотите. Снимайте с убитых. Маршрут такой: вдоль речки Жижалы до впадения ее в Угру. Там переправимся через Угру и дальше пойдем правым берегом. Разведка пойдет впереди».

Пурга, к счастью, не утихла, а разыгрывалась еще сильнее. Вечером пошли.

У комполка была карта.

Идем. Темень. Снег лепит — вытянутых рук не видать. Вскоре по цепи, шепотом, приказ: поворачиваем на восток. Немцев нигде не встретили. И вообще, было такое ощущение среди этой пурги, что никакой войны кругом нет. Немцы, видимо, сидели тем временем в своих теплых блиндажах и дзотах, грелись, пережидали ненастье.

Подошли к Угре. Снова приказ по цепи: соблюдать особую осторожность. Угру немцы простреливали вслепую. Тут они и мышь не пропускали. Но перешли мы и Угру. Ни окрика. Ни выстрела. Только ветер рвет, завывает.

А на другой стороне уже и наши.

Не упомню теперь, кто нас встретил, то ли бойцы 33-й армии, из тех дивизий, которые остались держать фронт по Угре и Воре, то ли части 43-й. Там у них был стык.

Нас потом долго проверяли. Проверка шла месяца два. Тогда еще с группой Ефремова существовала связь. О нас запрашивали туда, под Вязьму, в окруженную группировку. Видимо, информация пришла положительная.

— На фронте все, бывало, выменивали друг у друга. Кто трофейный «парабеллум» на портсигар, кто сапоги на валенки, а кто шило на мыло. Лишь бы поменяться. А вот когда мы из-под Вязьмы на прорыв пошли, тут патроны в цене поднялись. Боеприпасов-то у нас совсем мало осталось. Наша 33-я к тому времени уже больше двух месяцев в окружении была. Самолеты уже не прилетали — аэродромы распустило. Апрель! А прорываться предстояло с боем. И тут всем стало понятно, что каждый патрон — это шанс на жизнь. За один патрон можно было выменять хорошую шапку, за обойму — шинель! А за гранату — сапоги. Сапоги особенно в цене были. Пообносились мы, оборвались. Да и весна опять же наступила, вода пошла, а мы все еще по-зимнему обмундированы, в валенках ходим. Помню, хлюпаем по воде… Ночами, правда, подтягивало. Но в мороз в мокрых валенках было еще хуже! На прорыв когда пошли — хрип, кашель… Шли с каким-то не то ревом, не то стоном.

Лежали потом наши ребята на пригорочке… Кто в сапогах, кто в валенках… Почти все полегли во время прорыва. Прорывались несколько дней и ночей. И почти все время шел непрерывный бой.

— Вышли мы из окружения из-под Вязьмы. Вместе с нами шли артиллеристы, весь расчет. Всегда вместе держались. Командовал ими сержант, уже в годах. Они его слушались беспрекословно, по имени-отчеству звали.

Когда вышли, сержанта того сразу забрали. И — под трибунал. Где орудие? Почему бросили? Военный трибунал рассмотрел дело и пришел к выводу, что командир расчета проявил трусость, бросив на поле боя исправное орудие…

Я видел, как его расстреливали. Мы, человек десять, стояли на опушке леса. Артиллериста поставили к березе. Вышел офицер НКВД, вытащил из кобуры новенький ТТ и выстрелил сержанту в затылок. Тело оттащили, стали закапывать.

Вот и вышел из окружения… Вывел людей… Если бы погиб во время прорыва, домой послали бы извещение: пал смертью храбрых…