Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938 Страница 12

Я жила в Сент-Голле почти два года, когда новая важная работа позвала меня в другое место. Однажды, когда я находилась в какой-то поездке, я получила сообщение, что в Сент-Голл приезжает молодая итальянская учительница, пылкий пропагандист социализма. Она только недавно бежала из Италии, спасаясь от тюремного заключения за написанную ею статью. Я написала товарищам в Сент-Голл, что Мария должна воспользоваться моей комнатой. Когда я возвратилась, обнаружила, что попала в довольно затруднительную ситуацию, так как Мария переживала свою первую беременность. В дальнейшем она стала матерью семерых детей и объектом многочисленных сплетен. Она никого не посвящала в свою личную жизнь, и все гадали, кто может быть отцом – или отцами – ее детей. Мне посчастливилось узнать, что только один человек имеет к ним отношение и что Мария верна и предана ему, как всякая буржуазная жена своему мужу. Несколько лет спустя в Италии редактор одного церковного журнала сделал замечания, порочащие моральный облик Марии. Встретив его однажды на рыночной площади, Мария громким голосом, так, чтобы все вокруг могли слышать, спросила у торговки овощами, не этот ли человек распускает о ней сплетни. Испуганная женщина, которую Мария знала как благочестивую католичку, была застигнута врасплох и утвердительно кивнула. Тогда Мария встала на пути у пораженного редактора и перед уже собравшейся толпой отвесила ему звонкую пощечину. После этого разговоры о Марии и ее детях прекратились. Мужчина, который был отцом детей Марии, был убит на войне, и впоследствии она жила с другим мужчиной, у которого было такое же количество детей от предыдущей жены. Их дом был очень оживленным.

Когда Мария жила со мной в Сент-Голле, у итальянских социалистов не было никакой специальной пропагандистской газеты для женщин. Нам пришла в голову идея, что такую газету следует начать выпускать, и решили, что Лугано, где у итальянских товарищей была кооперативная типография, будет хорошим местом для этого. Мы с ней обе враждебно относились к любой форме феминизма. Для нас борьба за освобождение женщин была только одним аспектом борьбы за освобождение человечества. Именно потому, что мы хотели, чтобы женщины, особенно работницы, поняли это и то, что им нужно бороться не против мужчин, а вместе с ними против общего врага – капиталистического общества, мы ощутили необходимость такой газеты. Переехав в Лугано, мы с Марией создали «Su, Compagne!»[2]. Газета имела почти мгновенный успех, получив распространение по всей Италии, Швейцарии и в тех уголках мира, где были итальянские рабочие.

Однажды в Лугано, когда я писала передовую статью для «Su, Compagne!», в комнату ко мне вошел молодой рабочий.

– Я родом из Стабио, – сказал он. – Это маленький городок вдали от железной дороги. Реакционное местечко, но кое-кто из нас начинает просыпаться. Вы не приедете выступить у нас?

Я задала ему несколько вопросов и согласилась поехать. Я должна была выступать в единственном зале для городских собраний, который находился в гостинице, но, когда я приехала, я нашла там лишь нескольких радикалов в состоянии сильного возбуждения. Когда городской священник услышал, что я приезжаю, он осудил меня со своей кафедры как «дьяволицу» и подговаривал группу женщин сорвать это собрание. Полиция тоже была против собрания.

Владельца гостиницы запугали, и в последний момент он отказал нам в возможности использовать зал. Мои друзья просили меня отменить мероприятие. Я ответила так, как и всегда отвечала в таких экстренных случаях: «Революционер не поддается на угрозы».

Мы собрались на площади рядом с церковью. Когда уже были готовы начать собрание, около сорока или пятидесяти человек, как врагов, так и друзей, собрались вокруг стола, который должен был служить трибуной, а еще больше народу держалось на расстоянии, боясь подойти ближе. Я едва начала говорить, когда все колокола всех церквей города стали звонить. Негодование и страх были написаны на лицах моих друзей. Я поняла, что если я остановлюсь, то может начаться паника или бунт. Несмотря на шум, создаваемый колоколами, крики слушателей, дружеские и враждебные, и вопли перепуганных детей, я продолжала говорить, хотя и понимала, что не могу сделать так, чтобы меня услышали.

Вдруг над этим гвалтом раздался сердитый мужской голос:

– Почему они не дают этой женщине говорить? Я не социалист, но я хочу, чтобы ее выслушали. Они что, ее боятся? Идемте ко мне.

– Браво! Браво! – закричали люди со всех сторон.

Этот человек повел нас к большому сараю. Число моих слушателей росло, и к этому моменту сюда прибыл уже весь город, так что сарай был переполнен. Сторонники священника кружили снаружи, выкрикивая проклятия и швыряя в сарай камни. И тем не менее я закончила свою речь.

Мы как раз выходили из сарая, когда туда вбежали двое запыхавшихся мужчин без шляп.

– Быстро! – сказали они. – Вы должны выбираться отсюда. Сюда идут сотни женщин с вилами и кольями. Они убьют вас.

– Дом доктора – вот единственное безопасное место, – сказал кто-то. – Мы можем добраться до него в обход через поля.

Высокая некошеная трава была влажной от недавно прошедших дождей. Мы шли, спотыкаясь, так быстро, как только могли. Мужчины настойчиво предлагали нести меня всякий раз, когда я совсем задыхалась или идти становилось трудно. Оказавшись, наконец, в доме доктора, мы забаррикадировали дверь и окна. Толпа, состоявшая теперь как из женщин, так и мужчин, завывала на улице, бросала в дом камни и мусор.

Один из мужчин, который особенно беспокоился о моем благополучии, когда мы шли через поля, но который не произнес ни слова, внезапно встал у моих ног на колени и начал снимать с них мокрые туфли.

– Пожалуйста, не надо, – сказала я, тронутая и недовольная одновременно.

Он молча посмотрел на меня, а затем осторожно снял мои туфли и поставил их у печки сушиться. После этого он достал из кармана смятый листок бумаги, сел в углу и начал старательно писать. Когда он вручил мне этот листок, я прочла:

«Уважаемая товарищ Балабанова,

я хотел бы отдать свою жизнь, чтобы спасти вашу. Я заикаюсь и всегда чувствовал себя человеком второго сорта. Мои родители умерли, когда я был еще мал, и я вырос благодаря людской благотворительности. В детстве другие дети дразнили меня и смеялись надо мной. Я не могу принимать участие в дискуссиях рабочих. Но когда я услышал, как вы говорите, я сразу же понял, что вы принимаете близко к сердцу и выступаете за таких людей, как я, за всех угнетенных, несчастных, униженных».

Этим проявлением уважения, выраженным мне в тот момент, когда толпа снаружи бесновалась, а камни выбивали дробь на стенах этого дома в Стабио, я дорожу больше, чем любыми другими, которые я получала за свою долгую жизнь пропагандиста.