Харкурт Альджеранов - Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета Страница 12

Затем состоялась премьера «Польской свадьбы», стоившей Пиановскому немалой головной боли на Уэст-стрит. К счастью, она имела огромный успех. Хотя к этому времени я почти уже привык ежедневно видеть чудо танца Павловой, но тем не менее эта постановка меня просто очаровала. На Павловой было прекрасное белое подвенечное платье, украшенное серебряным с голубым узором, нанесенным особыми блестящими красками. Костюм был изготовлен китайским художником, и Павлова так радовалась ему, как маленькая девочка новому нарядному платью. Этот балет был особенно интересен для меня тем, что полностью состоял из характерных па, и даже мадам не танцевала там на пальцах. Вскоре мадам передала эту роль Бутсовой, так что у Хильды стало три балета вместо одного; мы очень гордились, что наша английская балерина выдвигается на передний план. «Польская свадьба» не отличалась излишне подчеркнутым крестьянским стилем, характерным для «Русского танца», здесь придерживались традиционного заднего фона с замком вдали и передними кулисами с крестьянскими домиками. Исполнялся балет в подлинных польских крестьянских костюмах. Я до сих пор помню волнение, охватывавшее меня, когда я смотрел финальную мазурку, в которой шестеро отобранных танцоров из Варшавы танцевали свой национальный танец, причем продемонстрировали его так, как никто не танцевал ни до, ни после. Пиановский исполнял роль жениха, Линдовская танцевала куявяк, а Стюарт, Новак и Балишевский восхитительное pas de trios[22]. Мне довелось участвовать только в краковяке во время этого турне. Мы с Караваевым были единственными участниками – не поляками, и я до смешного гордился собой.

Во время нашего нью-йоркского сезона было довольно много нелепых происшествий. Нью-йоркские зрители не принимали антрактов более четверти часа, а это означало, что мы должны были переодеваться и менять грим в ужасной спешке. Во время первого исполнения «Козлоногих» я обнаружил, что мой парик слишком мал, а борода велика, но обнаружил я это слишком поздно. К концу балета я потерял бороду, один рог рос у меня из макушки, а второй откуда-то из шеи, пучки светлых волос торчали из-под рыжего с белым парика. К счастью, сцена во время действия постепенно темнела, поэтому, возможно, это было не так заметно.

Однажды Новицкий, сидя на стуле за кулисами, пропустил свой выход в танце котов и кроликов в «Фее кукол», а когда, наконец, вышел на сцену, стал танцевать ужасно плохо, все путая. Затем дела пошли все хуже и хуже. Во второй половине программы исполнялся «Богемский танец»; я отрепетировал одну из партий второго ряда, поскольку Нелле, тоже поляк, не явился на репетицию. Я поспешно вернулся, переодевшись, а Нелле вдруг бросился ко мне со словами:

– С кем ты танцуешь «Богемский», Альджеранов?

– С Тамариской, – ответил я, имея в виду Тамару Фриде.

– Нет, с Тамариской танцую я, – прошептал он настолько решительно, будто только что получил указания на этот счет.

Я принялся в отчаянии озираться в поисках Пиановского, но не увидел его нигде. Если Нелле танцует сзади, значит, я должен буду танцевать впереди, и я принялся искать Рейчел, чтобы сказать, что буду танцевать с ней. Па были довольно трудными, а я не репетировал их, имел лишь приблизительное представление о том, как это делается. Прежде чем успел что-либо обсудить, я увидел месье Дандре, отдающего распоряжение открыть занавес. Рейчел выбежала на сцену, и я последовал за ней, изо всех сил пытаясь припомнить все па этой партии. Я поднял глаза туда, где должна была находиться другая пара переднего ряда: Новицкий и его партнерша, но их вообще не было. Я подумал, что совершил ужасную ошибку, но единственное, что мне оставалось, – это продолжать танцевать. Затем музыка изменилась, и теперь я знал, что мне делать дальше. Я продолжал танцевать, и где-то посередине танца появился Новицкий. Кто-то рассказал мне впоследствии, что Новицкий сказал Нелле за кулисами:

– Если ты не будешь танцевать в переднем ряду со своей стороны, то я тоже не буду танцевать на своем месте.

Нелле заявил, что не будет танцевать в первом ряду, как я полагаю, в порыве раздражения, но не мог изменить своего решения, поскольку на сцену уже вышел я. От всего этого я пришел в ярость, но что я мог сказать? Польская грамматика не помогла мне.

Я всегда считал поляков очаровательными спутниками. Как-то я пообещал отвести их в китайский квартал, и однажды после репетиции они напомнили мне об этом, протанцевав китайский танец из балета «Щелкунчик». Танец был для них самым простым способом общения со мной. Мы отправились в китайский квартал, как делают все, и, как и все, были немного разочарованы, не обнаружив никаких следов невероятных пороков и преступлений. Большее впечатление на нас произвели яркие огни Бродвея, намного более яркие, чем огни Лондона. Легковой автомобиль казался там в два раза реалистичнее, чем на Пикадилли, а особенно нас позабавили танцующие маленькие человечки, прославляющие наслаждение мятной жевательной резинкой «Риглис». Они были очень похожи на шутов из «Сказок». Я также помню раскачивавшийся взад и вперед большой колокол, маленького ребенка, тащившего догкарт[23], стрелка из лука, пускающего стрелу в цель, и тигра, переступающего ногами на огромном шаре. Одна из англичанок заявила, что это «совсем как Хрустальный дворец в прежние времена, только без взрывов».

Мы посетили музей изобразительных искусств «Метрополитен», и я написал своей матери, что это «действительно довольно хороший музей». Но в действительности, обладая всей своей мудростью восемнадцати лет, я решил, что скульптуры очень плохо расставлены, и все эти колоссальные слепки с греческих и римских шедевров составлены беспорядочной грудой, представляя собой какую-то подавляющую массу, а бедные посетители осторожно пробираются между ними, время от времени с тревогой вглядываясь в безмятежные лица, лишенные носов, чтобы удостовериться, что те не гневаются. Хотя в то время я еще не слышал о Джеймсе Тёрбере, но впоследствии часто думал, что мы с моими польскими друзьями принадлежали к одной из карикатур мастера.

Но во время этого лихорадочного нью-йоркского сезона мы не слишком много видели город, хотя нам показывали достопримечательности: Вулворт-Билдинг, статую Свободы, зоопарк в Бронкс-парке, и нас фотографировал рекламный отдел Сола Юрока. Я снял комнату на Западной Тридцать третьей улице очень близко к театру, так что мне не приходилось тратить много времени на дорогу. Помнится, моей хозяйкой была довольно примечательная дама с юга, я платил ей десять долларов в неделю.

«Манхэттен-опера» приносил нам много несчастных случаев – растянутые лодыжки и пораненные колени, казалось, имели место каждый день. Суеверные коллеги утверждали, будто это происходит потому, что мы осмелились поставить балет о старых богах, имея в виду «Диониса». Затем бедняга Кузьма, наш костюмер, упал в беспечно оставленный открытым люк. Группа умелых рабочих сцены устанавливала поблизости декорации, но если даже они и видели, что он упал, то ничего не сделали для того, чтобы помочь ему. Если бы Домбровский не стал свидетелем несчастного случая и не поспешил на помощь несчастному Кузьме, тот, возможно, оказался бы похоронен под декорациями. В результате Кузьма сломал два ребра, и, пока он выздоравливал, мы без него просто пропадали. Нам предоставили одну костюмершу, но она понятия не имела о мужской одежде. Однако никто ни разу не вышел на сцену не в своем костюме, так что, полагаю, у нас, как и в танцах, все было «хорошо».