Любовь Овсянникова - Шаги по земле Страница 12

А потом началось новое завораживающее творение — как-то на ставок привезли машину гранитных булыг, наверное, с карьера. Самосвалом! Невиданной машиной. И мы, кто там был, гурьбой подбежали и смотрели, как медленно поднимается вверх металлическая коробка с камнями, как они сдвигаются с места и начинают медленно съезжать вниз. Но вот дрогнула основная масса, и камни с грохотом вывалились из кузова, поднимая над собой пыльный туман, как молчаливое «Ох!», как вздох облегчения при избавлении от напасти. Наверное, камням, веками спящим в неподвижности, напастью был тот трясущийся самосвал, и желанным стало избавление от него.

Самосвал укатил, а мы с гиками кинулись на образовавшийся холм, — нет, взгорок! — покоряя его вершину. Острые края камней, обломанных, отторгнутых взрывом от цельных гранитных массивов, опасно сверкали на солнце, но зато были теплыми и приятными на ощупь.

Оказалось, что камни привезены к ставку не просто так — это заготовки для будущих рачьих гнездовий. Только их надо разбросать на отмелях, где они обрастут водорослями и будут нагреваться и согревать залегших под ними самочек, вынашивающих в икринках детенышей. Раки любят чистую воду, поэтому камни надо оставить в заводях с протоками.

И опять папа каждый вечер обходит ставок, территорию за плотиной и выбирает подходящие места, затем носит туда булыги, укладывая по несколько штук разной величины плотно друг подле друга. Папе тяжело, у него болит спина и подгибаются ноги. Приходится мне помогать ему — носить камешки поменьше. Если есть охотники из моих друзей, то носят и они. Иногда папа привлекает к этой работе тех, кто хотел покататься на лодке.

Совсем скоро разложенные для гнездовий камни покрылись зеленой скользью, и под ними закипела жизнь. Как страшно было запускать туда руку и вдруг почувствовать шевеление, а потом щипок острых клешней! Сколько было вереску! А рядом вдоль берега, на высоких ножках, с поднятой мордочкой, с которой не сходила ласковая улыбка, бегал наш песик Барсик и звонко лаял и повизгивал, вторя мне.

Однажды мы с папой засиделись на берегу, наблюдая закат. А он, как специально, разлился багровостью всех оттенков, заиграл ею, замигал. Поднялся ветерок, осмелел и незаметно наволок на небо тучи, а сам превратился в ветер. По водной глади покатились волны. Но что это? Они с разбега налетали на выстроенные нами каменные гряды и разбивались о них. Опять и опять бушует атакующая камни вода и отступает, пенится и оставляет сероватые шапки на берегу. Все это было таким невиданным чудом, что заходилось сердце и хотелось кричать: «Это море придумал и сделал мой папа!»

Со временем вода в пруду запахла рыбьей чешуей и дальними — за дамбой — камышами, где обязательно водились гадюки. Мы их, конечно, никогда не видели, только это не означало, что их там нет — в эдаких чащобах непременно должны обитать идолища и чудовища, к тому же ядовитые.

9. Уроки при керосиновой лампе

Вечер, горит керосиновая лампа, и вездесущие сквознячки, прорываясь то в щели окон, то в дверь, запрыгивают на мой стол, отскакивают от него, вьются у стен и играют пламенем ламп. Оно приседает и пляшет в стеклянной колбе, а я, посматривая на него, выполняю первое в жизни домашнее задание по русскому языку — это начало второго класса. Открыта новенькая, приятно пахнущая бумагой и промокашкой тетрадь… Рядом, слева, папа — помогает. У меня не все получается — раз, второй и третий я допускаю ошибки, делаю помарки, начинаю писать упражнение наново. Но не хочется нести в школу такую мазню, и я бросаю упражнение на половине сделанного, принимаюсь переписывать его в новую тетрадь. Снова раз, два, три — неудача… То вырванные страницы, то и вовсе испорченные тетради. У меня начинается истерика, слезы.

— Ты не спеши, — откуда-то сбоку подсказывает мама. — Сделай сначала все в черновике, а потом перепишешь.

Однако ступор, неуемная злость на себя, желание быстро получить результат, отсутствие терпения — мешают… Рев и слезы продолжаются на фоне тихих папиных утешений, подбадриваний.

Вдруг я замечаю, что ему это стоит трудов! Я вижу, как папа ищет новые слова, старается. Становится стыдно и стыд приводит меня в норму — нельзя затруднять родителей, они и так много работают, устают.

С трудом я собралась, и наконец у меня все получилось. Это был последний раз, когда родители помогали мне делать уроки — после этого я изменилась в характере, стала терпеливее и больше не нуждалась в помощи.

10. Мужчины за прилавком

Куда бы в свободное время ни шел отец, он брал меня с собой. Помню его завод, гудение вращающихся механизмов, запах мазута, людей в спецодеждах и с черными руками. Завод выпускал запорные вентили для нефтегазовой промышленности, поэтому тут был литейный цех, кузня, механический цех, где на простеньких токарных станках женщины лерками нарезали резьбу на шпильках, сборочный цех, слесарный. В последнем работал папа. Там стояла тишина и было сравнительно чисто, пахло металлическими опилками. На папином столе возвышался закрепленный верстак и лежали чертежи, а еще блестящие штангенциркуль и микрометр — инструменты, невиданные по притягательности и угадывавшейся за этим точности.

Был у завода и свой универсальный магазин, где продавались продукты, одежда, обувь, игрушки, да просто все-все в одном зале. Продавцом там работал мамин двоюродный брат Янченко Григорий Назарович, он же — мой крестный. Завидя нас с папой, он улыбался, протягивал через прилавок руки, папе — для пожатия, мне — чтобы вручить пряник. Дядя Гриша в войну был моряком, поэтому неизменно ходил в тельняшке. А летом, хороня голову от солнца, надевал белую бескозырку с лентами. Он был красив, хорошо пел и плакал, когда выпивал водки. Его сын Павел позже учился со мной в одном классе.

В выборе типично женской профессии Григорий Назарович был не одинок. После Победы к мирной жизни вернулось много мужчин, покалеченных войной, непригодных к тяжелому или подвижному труду. Более подготовленных из них рекомендовали на командные должности, например, председателями сельпо, бригадирами на стройки, завхозами в учреждения, экспедиторами, ну и продавцами.

Такой же универсальный магазин был и в центре села, располагался в одноэтажном добротном здании напротив сельсовета. И торговал там тоже мужчина по фамилии Пышный — хоть и при хорошем росте и стройной фигуре, отличался он хилостью, бесцветностью, совсем не такой красотой, как мой крестный. И был, наверное, совсем молоденьким, глупым еще, неженатым.

Однажды прямо с утра мама послала папу в этот магазин по какому-то срочному делу, за покупками. Он прихватил меня на руки и пошел. Но магазин оказался закрытым.