Генрих Хаапе - Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте Страница 123

Для того чтобы помочь нам заткнуть бреши в нашей обороне, к нам прибыло подкрепление из 37-го полка, и после нескольких часов ожесточенного боя в черте деревни и на открытом пространстве русские отступили, оставив около сорока своих товарищей окруженными нами среди группы плотно стоявших домов. К 11 вечера мы смогли заняться этими домами и сожгли их вместе с засевшими в них русскими.

В ходе этого длившегося почти сутки сражения за Гридино русские потеряли убитыми около ста пятидесяти человек. Потери 3-го батальона составили: убитыми — один офицер и одиннадцать солдат, ранеными — два офицера и два человека унтер-офицерского и рядового состава. Еще восемь солдат оказались в лазарете потому, что были настолько ослаблены нервным и физическим истощением, дизентерией, нечеловеческим напряжением последних дней, а также слишком продолжительным пребыванием на морозе, что оказались совершенно непригодными к участию в боях. Обстановка на перевязочном пункте была совершенно типичной для таких моментов: толпа беспомощных, стонущих от боли, грязных и окровавленных людей, в основном лежащих на соломе, набросанной прямо на пол. Воздух был густо напитан тяжелой смесью запахов антисептических средств, гари от керосиновых ламп и вони от давно не мытых человеческих тел — за последний месяц практически все они ни разу не снимали с себя ни одного предмета одежды.

Тяжело дыша, беспокойно и непрерывно ерзал на своей соломенной подстилке Ламмердинг. Его левая рука непослушно и совершенно безжизненно болталась при этом сбоку — пуля из русской винтовки угодила ему между плечом и шеей и, видимо, серьезно повредила какие-то важные нервные волокна, а кроме этого, пробила верхнюю часть левого легкого.

— Я не могу отправить тебя назад в госпиталь, пока не остановится легочное кровотечение, — сказал я ему. — Тебе необходим отдых, и поэтому я собираюсь сделать тебе инъекцию С.Э.Э., которая избавит тебя от боли и позволит поспать.

— Прекрасное предложение, — кивнул Ламмердинг со своей обычной ироничной усмешкой. — Очень жаль, доктор, что не могу отблагодарить вас тоже чем-нибудь этаким. Поспать я мечтаю больше всего на свете, да все никак не получается.

— Я помогу тебе, — ответил я и сделал ему внутривенную инъекцию.

Через тридцать секунд Ламмердинг проговорил с изумлением:

— Как странно… Я не чувствую больше никакой боли. Что случилось? Что за чудесное снадобье вы вкачали в меня?

Он замолчал на несколько секунд, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям, а затем продолжил:

— Очень похоже на то, как если бы я немного выпил — чего-то такого крепкого, конечно. Должен сказать, что я уже довольно здорово пьян, доктор, — прошептал он с шутливой серьезностью. — Где же вы держали сей волшебный эликсир все это время?

— Это комбинация Скополамина, Энкадола и Эфетонина, — разъяснил ему я. — Выражаясь более простым медицинским языком, применяется для притупления обостренных психических реакций.

Ламмердинг закрыл глаза как раз за мгновение до того, как появился маленький Беккер, пришедший специально для того, чтобы взглянуть на него.

— Теперь он будет какое-то время спать, — сказал я Беккеру. — Это облегчит прекращение кровотечения в легких. Но мне совершенно не нравится, как выглядит его рука, — сомневаюсь, что она восстановит свои функции полностью.

— Прекратите шептаться, как две школьницы, — послышался вдруг голос Ламмерлинга. — Мне тоже очень интересно знать, что там с моей рукой. Правда, Беккер, в настоящий момент я обладаю не вполне адекватным мышлением. Доктор притупил мою психику. Правильно, доктор? Но на самом деле он сам не знает, что говорит. Я чувствую себя здоровым как конь.

— Рад найти вас в столь бодром расположении духа, — отозвался Беккер, а затем, повернувшись ко мне, спросил, понизив голос: — Чего это он такой радостный?

— Это действие наркотика. Он сейчас в исключительно приподнятом настроении и не склонен терзаться мирскими тревогами и заботами, — ответил я.

— Вы имеете в виду, что вы как будто меня напоили, доктор? Ладно. Скажите мне только, как там обстановка на фондовой бирже.

— Беспокоиться не о чем, — ответил Беккер. — Можете спать спокойно хоть всю ночь. Русские сегодня больше не появятся.

Мы вышли на улицу и остановились возле длинного ряда выложенных плечом к плечу мертвых немцев. Их должны были увезти на военное кладбище у Малахово. Прямо по центру этого печального развернутого строя наших погибших товарищей лежал Олиг. Он был резервистом, совсем еще почти юнцом, немного побаивавшимся сарказма Ламмердинга, преклонявшимся перед героической натурой Кагенека и благоговейно трепетавшим перед грубой силой Штольца. Теперь и он присоединился к другим, уже покинувшим нас, — к Кагенеку, Штольцу, Больски, Штоку, Якоби, Дехорну, Петерманну… Казалось, что шеренга мертвецов так и тянется бесконечно вдоль заснеженной дороги, уходящей в сторону зловещего багрового зарева догоравших домов. Все лежащие сейчас перед нами погибшие товарищи — кто с Рейна, кто из Вестфалии — входили в первоначальный состав нашего 3-го батальона, когда он еще насчитывал восемьсот человек. После последнего боя от этих восьми сотен осталось лишь девяносто девять человек.

На следующее утро для доставки раненых в Малахово была организована небольшая колонна из конных повозок. В самой большой из них, запряженной двумя ломовыми лошадями, должны были ехать Ламмердинг, Кизо и еще четверо. Ламмердинг был пока еще довольно сонным и вялым. На наши прощальные рукопожатия он отвечал довольно просто и сдержанно. Сейчас ему незачем было блистать ни своей ироничностью, ни подвешенностью языка, ни своей фирменной непробиваемой невозмутимостью.

Мы молча наблюдали за тем, как маленькая колонна медленно движется по заснеженному полю дорогой на Малахово. Меньше чем в километре от нас начинался лес, через который проходила дорога, и когда колонна преодолела примерно половину этого расстояния, вдруг послышались сухие щелчки выстрелов нескольких русских винтовок. Выстрелы раздавались с направления, которое считалось совершенно безопасным. К счастью, красные стреляли со слишком большого расстояния, но некоторые их пули все же угодили по колонне. По лесу, скрывавшему невидимого врага, немедленно ударили сплошными очередями два наших пулемета. Левая из двух лошадей, запряженных в самую первую повозку, везшую Ламмердинга, упала на дорогу. Вся остальная колонна сбилась за ними в кучу и остановилась. Солдаты принялись лихорадочно выпрягать убитую лошадь, чтобы оттащить ее с дороги. Я отчетливо видел, как рекрутированный мной сибиряк, «Ханс», предпринимает геркулесовы усилия для того, чтобы стащить все еще взбрыкивавшую ногами лошадь в придорожный сугроб. Яростный огонь наших пулеметчиков возымел свое действие — русские отстреливались из-за деревьев не менее ожесточенно, но теперь уже совершенно беспорядочно и не прицельно, и колонне с ранеными удалось добраться до небольшого взлеска, послужившего им укрытием.