Иван Просветов - Десять жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин Страница 13

Спустя сорок лет Евгения Можаровская (та самая Женя) познакомилась в Доме творчества в Комарове с писателем Леонидом Борисовым. Оказалось, тот учился в 1-й Санкт-Петербургской гимназии. «Свято хранит два комплекта «Ученика»… «О папе говорит прямо с обожанием и мечтает встретиться…»[54]

Когда Василий Григорьевич вернулся из Белграда, куда вместе с женой ездил на конгресс славянских журналистов, Ольга уже заметно округлилась. Кто появится на свет? Янчевецкий хотел сына. Он даже представлял, как будет с ним нянчиться, читать сказки… Телефонный звонок из штаб-квартиры СПТА нарушил семейный покой.

Главному информагентству Российской империи требовался свой человек в Персии, где разгоралась гражданская война. Шах Магомет Али, свергнутый в 1909 году с престола и бежавший в Россию, потом уехавший в Европу, в начале июля 1911 года вдруг объявился на севере родной страны. Среди туркмен он быстро набрал отряд для похода на Тегеран. Его брат Салар-уд-Доулэ взбунтовал курдов в Западной Персии и занял провинцию Хамадан к югу от столицы. Петербургские газеты сообщали:

«Тегеран объявлен на военном положении…» «Число сторонников Магомет Али-шаха, по-видимому, растет…» «Меджлис единогласно вотировал законопроект о назначении вознаграждения за голову Магомет Али-шаха…»[55].

Вероятно, предложение командировки не обошлось без участия Сигмы, который не раз в своих путешествиях по Ближнему и Дальнему Востоку исполнял поручения разведывательно-дипломатического характера от высоких инстанций. Министерству иностранных дел (а СПТА подчинялось совету министров) требовалась максимально полная картина происходящего в Персии – ведь шах вернулся, да еще с партией оружия, не без российской помощи. Василий Янчевецкий знал фарси, путешествовал по Персии. Он журналист и потому не будет играть чуждую ему роль. Разумеется, от предложения можно отказаться. Поручение рискованное. Но Янчевецкий согласился.

30 июля 1911 года канцелярия начальника Закаспийской области запросила МИД, разрешить ли корреспонденту В. Г. Янчевецкому останавливаться на военных постах на Атреке? По этой реке проходила прикаспийская часть границы России и Персии. Дикие места, где пролегали кочевые пути туркменских племен, не обращавших внимания на государственные условности; со стороны Персии эта область почти не контролировалась. Ответ МИДа был отправлен незамедлительно, телеграмму подписал чиновник особых поручений министра Клемм: «Поездке Янчевецкого препятствий не выражается»[56].

Уже 5 августа Василий Григорьевич телеграфировал из персидского Астрабада, что окрестные туркмены поддержали шаха и поклялись умереть или довести его до Тегерана. Весь месяц, не сидя на одном месте, он шлет сообщения о стычках мятежников и правительственных войск, поражении шахского отряда на подступах к Тегерану, отступлении Магомет Али и жестоких расправах с его сторонниками. В сентябре Янчевецкий уже в Тегеране, то есть по другую сторону условной для гражданской войны линии фронта. На столицу наступает принц Салар-уд-Доулэ, но и он терпит поражение. 10 октября Янчевецкий снова телеграфирует из Астрабада, где побеждают сторонники шаха, через десять дней – опять из Тегерана, где планируют новый поход против Магомет Али. Вот так, туда и обратно по дорогам, на которых повстанца или солдата подчас не отличить от разбойника…[57]

Удалось ему повстречаться и обстоятельно поговорить с самим шахом в его ставке в горах Эльбурса, к северо-востоку от Тегерана.

«Мы долго ехали по извилистому ущелью, глухому и пустынному… Вот и лагерь. Вдоль ущелья по склону горы запестрели бесчисленные палатки и шатры… На высоком отроге видны два домика, окруженные деревьями. Проводник поворачивает туда, и наши кони карабкаются по крутой тропинке… Меня расспрашивают о цели приезда, затем проводят в дом к бывшему повелителю Ирана, теперь силой оружия отвоевывающему себе трон. Мы усаживаемся на полу вокруг снарядного ящика, который служит столом, раскладывается карта, и начинается обсуждение положения дел. Шах свободно говорит по-русски, его брат – по-французски. «Известия приходят медленно, – говорит Магомет Али. – Долго нельзя узнать, в каком положении другие отряды, идущие к Тегерану… Я выехал из Вены вследствие бесчисленных просьб из разных городов Персии вернуться и восстановить порядок в стране. Мне обещали, что я проеду до Тегерана, не пролив капли крови, а вдруг оказывается, что возникает война…» Я не решаюсь передать разговоры, которые Магомет Али имел со мной, так как не знаю, насколько это ему желательно… В личности этого человека есть что-то привлекательное и светлое, недаром тысячи людей поднялись в разных концах Персии, чтобы увидеть на престоле своего бывшего монарха». Гостю показали лагерь – солдат, не расстающихся с винтовками даже ночью, артиллеристов, пушки и туркменскую кавалерию. Пригласили на военный совет. Переночевав, Янчевецкий решил присоединиться к отряду Эмир-Мукарема, которому было приказано выбить противника из селения на дороге, ведущей в Тегеран[58].

Судя по всему, визит он нанес до 25 августа, прежде чем стало известно о поражении отряда Сердар-Аршада, шедшего к Тегерану с юга. А опубликовали репортаж только в конце ноября, когда последние приверженцы шаха были разгромлены, а Магомет Али вновь нашел убежище в России. Янчевецкий к тому моменту опять преподавал латынь и занимался с юными разведчиками. Материал, несмотря на задержку, все равно был сенсационным – ведь никто другой из иностранных корреспондентов в Персии за время войны не встречался с мятежным властителем.

8 декабря 1911 года у Василия и Ольги Янчевецких (жили они теперь на Фонтанке, в большом доходном доме, принадлежащем Дирекции императорских театров) родился сын.

«России нет – Россия еще будет». Василий Григорьевич неожиданно для себя горько усмехнулся, припомнив некогда сочиненный им лозунг. В государстве по-прежнему неладно.

1 сентября, когда он отправлял очередную телеграмму из Персии, в Киевском городском театре на спектакле «Сказка о царе Салтане» анархист Богров стрелял в Столыпина. 5 сентября премьер-министр умер от ран. Янчевецкий верил в государственный гений Петра Аркадьевича. С его смертью (обстоятельства покушения наводили на мысль о преступном бездействии полицейских начальников) монархия будто бы потеряла баланс разума и воли, который он старался установить. Как вспоминал министр финансов Коковцов, назначенный главой правительства, о Столыпине через месяц после кончины говорили тоном полного спокойствия или же глубокомысленно критиковали. Центральным вопросом ближайшего будущего, как ни странно, сделался вопрос о Распутине. Об интригах и выходках «святого старца» говорили в Думе и сплетничали на улицах. Писали и в массовом «Русском слове», и в кадетской «Речи», и даже в консервативном «Новом времени». «Россия», разумеется, молчала. Коковцов и председатель Государственной думы Родзянко пытались объяснить государю, что все это расшатывает престиж монархии…

А в апреле 1912 года по репутации власти был нанесен еще один удар. В Сибири на Ленских приисках забастовали рабочие. Когда жандармы арестовали членов стачечного комитета, бастующие ринулись их выручать. Военная команда открыла огонь на поражение. Более 100 убитых и 80 раненых, согласно первым сообщениям о трагедии. Сильнее цифр впечатляли фотографии погибших, попавшие в прессу. Министр внутренних дел Макаров, отвечая на запрос Государственной думы, настаивал на оправданном применении силы и заявил: «Так было, и так будет впредь». Тогда – как и в январе 1905 года после расстрела демонстрации у Зимнего дворца – вновь возмутилась трудовая Россия. Только в Петербурге забастовали и вышли на манифестации рабочие сотни с лишним фабрик и предприятий. После тех событий мало кому известный социал-демократ Владимир Ульянов взял псевдоним Ленин.

«Россия» делала вид, будто осмысленного пролетарского протеста на самом деле нет: толпу развращают, так называемое рабочее движение является в полной мере искусственным и создается от случая к случаю, как политический таран. Сергей Сыромятников объяснял, что вопрос трудовых отношений пора изъять из рук социалистов и выработать для рабочих прогрессивную, но реальную государственную идеологию: «И капиталист, и рабочий – оба люди и не должны забывать об этом. Но более того, они люди взаимно обязанные…» Василий Янчевецкий своих взглядов не поменял. Государственная дума, несмотря на «правое» большинство, занята не столько созидательной работой, сколько политическими распрями. Господа радикалы, к которым он причислял и социалистов, и конституционных демократов, стремятся вести молодежь в духе протеста. А ведь их минутный успех может стоить стране целого поколения[59].