Дмитрий Рогозин - Ястребы мира. Дневник русского посла Страница 13

То, что режиссер фильма, прославленный, в отличие от своих героев, циник Тарантино, забросив гангстеров и вурдалаков, грубо берется за тему самой страшной в истории Европы и мира войны — это еще полбеды. А вот то, что брюссельская публика, чьи отцы и деды в этой войне, мягко скажем, особым героизмом не отличились, аплодировала стоя, приветствуя киношную мерзость Квентина, — вот это вызывает чувство крайней обеспокоенности морально-нравственным состоянием европейской общественности. Про историческую память Европы я уж и не говорю.

Нынешняя европейская бюрократия, к сожалению, в массе своей отличается безволием и беспринципностью. В ее среде практически нет людей, способных воспринимать единую Европу как глобальный цивилизационный проект. Они — обычные пожарные, еле успевающие заливать очередное политическое воспламенение. Но видения европейской перспективы у них нет, да и память слабовата.

Практически той же болезнью страдал политический класс СССР в 70–80-е годы прошлого столетия. Имея огромные ресурсы, он их глупо транжирил, разлагаясь морально и политически. Мог ли комсомол — единственная на тот момент всесоюзная политическая молодежная организация, насчитывавшая в своих рядах 25 миллионов молодых девушек и юношей, имеющая огромные финансовые ресурсы и собственность, — эффективно противостоять угрозе междоусобицы, способной разнести союзное государство в клочья? Нет, уже не мог. Республиканские ЦК комсомола были напичканы молодыми карьеристами, воспитанными в шовинистическом антирусском духе, а высокопоставленные сотрудники центрального аппарата в Москве (как, например, бывший комсомольский активист Михаил Ходорковский) в годы перестройки занимались только личным бизнесом.

Старинные московские особняки, отобранные в 1917 году у бывших владельцев — дворян и фабрикантов — и переданные в распоряжение различных комитетов молодежных коммунистических организаций, с приходом к власти Бориса Ельцина незаметно приватизировались аппаратчиками под офисы своих банков и контор. При этом бывшие первые секретари этих многочисленных райкомов-горкомов, не меняя прежних кабинетов и длинноногих секретарш, становились «ударниками капиталистического труда». Доходы от хозяйственной деятельности собственных туристических агентств и многотиражных газет, ежемесячные добровольно-принудительные членские взносы миллионов рядовых комсомольцев — все это конвертировалось в твердую американскую валюту. Через будапештский офис Всемирной федерации демократической молодежи (молодежного Коминтерна) и пражский офис Международного союза студентов эти деньги уводились из страны на счета ливанских банков и бесследно исчезали. Чуть позже на этих украденных «комсомольских взносах» разжиреет поколение «новых русских», вылупившееся из скорлупы недавних комсомольских вожаков. Именно они «по остаточной совести» будут за гроши скупать экономику великой державы.

Я откровенно недолюбливал всю эту гнилую публику, которая, как свора шакалов, набросилась на наследство ВЛКСМ. Безыдейные циники, лжецы и клятвопреступники— такую смену подготовили себе древние ящеры Политбюро. Эти же мерзавцы составляли и «группу скандирования» словоохотливых «отцов перестройки». С такими «верными сынами» Отчизна не могла не свалиться в штопор.

В конце 1989 года на службе появилась первая серьезная проблема: меня как заведующего сектором международных организаций заставляли вступать в КПСС, а я категорически не хотел этого делать. Возможно, раньше я, «как все», так бы и поступил, но перестройка и все окружавшее меня вранье окончательно отбили во мне охоту продолжать знакомство с советскими коммунистами. Поэтому я решил уйти из КМО.

К тому времени я уже пользовался уважением в коллективе, считался хорошим специалистом в международных делах. Видимо, поэтому партком аппарата ЦК ВЛКСМ решил со мной не связываться, всем уже было ни до чего, и скандал как-то быстро замяли. Но вскоре случилось нечто такое, что окончательно вывело меня из равновесия.

В КМО СССР существовала негласная традиция, согласно которой переговоры с участием «большого начальства» (секретарей ЦК ВЛКСМ) наши работники должны были обеспечивать самостоятельно, не прибегая к услугам профессиональных переводчиков. Это было вызвано не столько степенью откровенности беседы, сколько желанием подчеркнуть статус приема «на высоком уровне». Действительно, когда я лично заводил в гигантский кабинет секретаря ЦК очередного «заморского гостя», многозначительно оставляя в приемной штатного переводчика, иностранец начинал откровенно смущаться, восстанавливая способность здраво воспринимать мир только к середине разговора. Проблем даже с самым сложным переводом я не испытывал. Свободное владение испанским и французским языками было неотъемлемой частью моей профессии.

В этот раз я должен был переводить беседу делегации испанских социалистов с только что назначенным из провинции новым секретарем ЦК комсомола, о котором ходили слухи, что он — «большой демократ горбачевского розлива». Все шло как обычно, беседа уже подходила к концу, но вдруг комсомольский босс, как бы невзначай, решил в подтверждение своей мысли привести цитату из Евангелия от Матфея. Артистично закинув голову назад и прикрыв ладошкой глаза, отразившие секундный порыв глубоко верующего человека, он стал на память читать отрывок из Священного Писания.

Я был поражен. Я даже не мог себе представить, что среди этих прожженных бюрократов и циников можно встретить действительно тонкого, интеллигентного человека, да еще и ревнителя христианской веры. Кроме того, я был уязвлен, так как точно не ожидал такого оборота дела и не был готов идентично перевести евангельский текст.

Сообразив, что от нового секретаря ЦК можно ждать и других сюрпризов и невольных подвохов, я перечитал Евангелие на всех доступных мне языках, чтобы в случае чего быстро сориентироваться по тексту и не подвести моего нового кумира. Я ждал нашей новой встречи, я был готов расшибиться в лепешку, лишь бы мудрые слова и пламенная аргументация этого благородного человека могла дойти до помутненного сознания его иностранных собеседников и обратить их в нашу веру.

Я вдруг почувствовал себя рыцарем, призванным моим сюзереном Ричардом Львиное Сердце отправиться в дальний крестовый поход в Палестину ради освобождения от неверных Гроба Господня.

Но очередной «облом» моих романтических чувств не заставил себя долго ждать. Нет, мой кумир по-прежнему звал меня, по-прежнему вскидывал голову и закатывал полные слез глаза, и… по-прежнему цитировал один и тот же отрывок из Евангелия от Матфея. Библии он вовсе не читал, а фокус с Евангелием проделывал с целью личного «пиара». Кумир оказался обычным комсомольским плутом, одной из тех мертвых душ советской партноменклатуры, что всплыли на поверхность мутной воды перестройки.