Вадим Бакатин - Избавление от КГБ Страница 13

Комиссия Степашина справедливо обратила внимание и на то обстоятельство, что даже после отмены 6-й статьи Конституции СССР сохранялся контроль и даже прямое руководство КГБ со стороны Центрального Комитета КПСС. Этот контроль был возможен благодаря тому, что на ключевые должности в КГБ многие годы назначались бывшие ответственные партийные работники, а во всех органах КГБ существовали парткомы, игравшие там далеко не декоративную роль. Комитет госбезопасности вплоть до августа 1991 года направлял в адрес ЦК КПСС материалы секретного и особо секретного содержания. В архивах секретарей ЦК эти документы накапливались в специальных фондах под названием «Документы КГБ СССР». КГБ по поручению Секретариата ЦК готовил справки, ответы на запросы, в том числе и в отношении различных политических деятелей. Все это никак не соответствовало Закону об общественных организациях в СССР, согласно которому все политические партии имели равный статус, а их комитеты не имели права на непосредственное государственное управление.

Нет ничего удивительного в том, что по мере развития процессов демократизации КГБ становился все более непримиримым к политике перемен, выступал в качестве одной из главных сил, стремившихся законсервировать устои старого, отжившего свой срок общественного строя.

Сейчас уже очевидно, что КГБ для достижения своих целей не останавливался перед проведением мероприятий даже явно провокационного характера. Комитет был прямо причастен к нашумевшему «делу АНТа» — суперкооператива, созданного правительством и им же разваленного. Судя по всему, это «дело» было нужно ортодоксам как предлог, чтобы «прихлопнуть» саму идею кооперации и предпринимательства. Или взять не менее шумное «дело о 140 миллиардах», инспирированое КГБ для дискредитации российского правительства.

Комитет госбезопасности стоял у истоков создания «интернациональных фронтов» в союзных республиках, проявлявших строптивость в отношениях с центром. Порочная логика «разделяй и властвуй» стимулировала раскол общества в этих республиках на два непримиримых лагеря, приводила к обострению социальной напряженности. Вместо терпеливого диалога и спокойного, взвешенного подхода к разрешению возникавших между республиками и центром противоречий действовала схема: «не хотите подчиниться — получите интерфронт, который призовет к забастовкам, поставит вопрос о границах республики и о законности избранных там органов власти». А затем деятельность этих интерфронтов преподносилась Комитетом госбезопасности как проявление «воли всего народа».

Но все-таки было бы большой ошибкой считать именно КГБ первичным злом. Комидеология породила и это общество, и государство, и КГБ как часть, как важную, тайным сыском, беззаконием и насилием обеспечивающую жизнеспособность системы, но все-таки часть партийно-государственной системы, где все исходило из высших кабинетов Старой площади.

Когда же стал все более и более обостряться кризис идеологии, ускоренный горбачевской перестройкой, роль КГБ как «охранителя идеологии» резко возросла. Именно здесь, в его руководстве, сохранились в наибольшей неприкосновенности и высоко чтились догмы сталинизма, трансформировавшиеся в «теорию развитого социализма». Поэтому после того как между Горбачевым и частью высшей партийной элиты все больше разрасталась пропасть непонимания, КГБ выдвинулся на первый план как хранитель идейных основ комидеологии, располагающей к тому же немалой силой и опытом тайных «активных мероприятий».

Сформировался реакционный блок между догматиками КПСС — РКП, КГБ, депутатами — «патриотами» и частью генералитета ВПК. Председатель КГБ Крючков, насколько мне приходилось наблюдать его на многочисленных заседаниях у Президента и генсека, играл важную активную роль, постоянно предупреждал о «кознях» демократов, призывая к наведению порядка путем введения чрезвычайных мер. Надо признать, что Горбачев находился под сильным влиянием КГБ. Верил Крючкову и его информации. Это и предопределило теперь уже общеизвестную корректировку перестроечного курса с осени 1990 года.

Президент в тот период проявил явное тяготение к консервативным силам. Мужественное предупреждение Эдуарда Шеварднадзе о грядущей диктатуре, которые многие не услышали или не захотели услышать, имело под собой все основания, хотя я его тогда тоже не воспринял, не хотел с этим напрямую связывать и свою отставку с поста министра внутренних дел. Я верил Горбачеву и не мог предположить, что это было лишь одним из звеньев в политической комбинации, которая должна была поставить все правоохранительные органы под контроль твердых сторонников коммунистической идеологии, подготовить контрнаступление на перестройку под флагом чрезвычайных мер по спасению страны.

Как теперь выяснилось, еще в декабре 1990 года Крючков поручил узкому кругу своих приближенных — заместителю начальника ПГУ Владимиру Жижину и помощнику своего первого заместителя Виктора Грушко Алексею Егорову — осуществить проработку первичных мер по «стабилизации» обстановки в стране на случай чрезвычайного положения. Тогда же план был готов, но отложен до «лучших» времен.

Во время работы министром внутренних дел мои отношения с Крючковым были весьма ровными. Первые месяцы он довольно часто беседовал со мной, вводил «в курс», давал советы. Я знаю, что такое поручение он получил от Горбачева.

Хорошо помню его мягкую манеру вести разговор, чай и кофе на выбор и постоянную шутку: «А виски будет?»

Позже я уже по собственной инициативе часто сам выходил на Председателя КГБ, желая получить информацию, но либо он скрывал, либо не хотел делиться обстановкой. Как правило, ничего нового о текущем моменте в «горячей» точке я от него не получал. Милиция знала обстановку более точно. Информация ее была более оперативной.

Прямая проба сил КГБ была проведена в Вильнюсе в январе 1991 года, что обернулось трагедией новых жертв. Несмотря на очевидные факты, в том числе бессмысленную гибель молодого офицера из группы «Альфа», руководство КГБ отрицало какую-либо причастность к вильнюсским событиям и вынуждено было несколько умерить свой пыл.

Попытка повторить литовский сценарий, но уже в масштабах всего Союза ССР, была продиктована прежде всего неумолимым развитием процесса демократических реформ, который не оставлял никакой надежды силам и структурам прошлого.

К лету 1991 года расстановка политических сил складывалась явно не в пользу тех, кто продолжал отстаивать «социалистический выбор». Президент СССР все отчетливее становился на путь форсирования преобразований. После избрания Ельцина Президентом России между ним и Горбачевым установилось политическое перемирие, так не устраивавшее правых, которые постоянно стремились столкнуть двух лидеров лбами. Получил какую-то динамику ново-огаревский процесс, позволивший выработать новую формулу Союза суверенных государств, но он казался чуть ли не предательством парламентским «государственникам» вместе с их лидером Лукьяновым. На заседании Верховного Совета СССР 21 июня Горбачев порвал с парламентской группой «Союз», обвинив ее лидеров в попытках дестабилизировать сотрудничество республик. Явно уменьшилось желание Горбачева идти на поводу у партийных консерваторов, которые на июльском Пленуме ЦК КПСС были поставлены перед выбором: либо принять социал-демократическую по сути программу, либо уйти из партии. От опоры на партийную и государственную бюрократию и военно-чекистский блок Горбачев переходил к сотрудничеству с лидерами республик, реформистским крылом в КПСС и «новыми демократами» из Движения демократических реформ под руководством Эдуарда Шеварднадзе, Александра Яковлева, Гавриила Попова.