Степан Швец - Под крыльями — ночь Страница 13

— Ну, — говорит Максимов, — если мы не разбились там с Володиным, то этот нас наверняка угробит.

Такую заслужил я характеристику экипажа при первом знакомстве. Попробуй реабилитируй себя в глазах тех, с кем предстоит работать. Благо, об этом я узнал значительно позже, когда экипаж уже полностью сработался и признание только вызывало дружескую улыбку.

Пришел Чумаченко.

— В чём дело?

— Помоги, — говорю, — не могу взлететь.

Он влез в штурманскую, и мы вместе сделали еще три попытки. Затем он говорит:

— Попробуй последнее средство — пользуйся на взлёте тормозами.

Мы оба знали, что это категорически запрещено инструкцией, так как при торможении можно сорвать покрышки и скапотировать на полном газу. Но ничего другого не оставалось.

Совет Чумаченко пригодился. Мы взлетели. В воздухе машина оказалась очень легкой, маневренной, и я был счастлив, что она послушна мне.

Сделав пять взлётов, мы сочли, что теперь и самолет и экипаж к боевому полёту готовы. В полку полным ходом шла подготовка к боевой работе, и мой экипаж сразу же подключился к ней. Друзья шутили, что я теперь посвящен в рыцари.

Забегая вперёд, скажу, что на этом самолете я летал до полной выработки его ресурсов, и всё время машина оставалась верной своей «причуде» — стремлению разворачиваться вправо на взлёте. Но в воздухе она вела себя превосходно.

Первый боевой вылет

Подготовка к полётам во многом отличалась от тон, которую мы проводили в первые месяцы войны. Прежде всего, большое внимание уделялось связи самолета с землёй. Тренировались мы в использовании всех видов вождения самолета, занимались подготовкой к ночным полётам. Как и прежде, учитывали возможность попадания на территорию противника, если самолет будет сбит. Поэтому каждый член экипажа имел в самолете лыжи, автомат с тремя дисками патронов, по три гранаты, пистолет с тремя обоймами, а также бортовой паёк и флягу спирта.

Боевой взлет назначили на 10 января. Для многих это был первый боевой вылет после реорганизации, притом на новом самолете. Для меня же — первый вообще. Всю ночь я не мог уснуть, размышляя о том, что ожидает меня, сумею ли распознать опасность, как пройдёт полёт.

Настало утро. Наспех позавтракали. Прозвучала команда: «Все по самолетам!» Бомбы подвешены, моторы прогреты. Вырулили на красную линию, ждём команды на взлёт. Нервы напряжены, от волнения даже знобит. Внезапно повалил снег, поднялась метель. Погода совсем испортилась. Последовало приказание ждать. Ждали почти до сумерек. Вылет не состоялся.

Наутро всё повторилось, по погоды не было. И так — шесть дней. Думал, поседею от этого нервного напряжения, от ожидания. Наконец, 16 января погода улучшилась. Летим!

Навсегда запомню этот день. Всё первое глубоко врезается в память: первая борозда, проложенная трактором, которым ты управляешь, первая вагонетка угля, выданная тобою на-гора, первый урок в рабфаке, первый самостоятельный вылет в военной школе летчиков. Но ничто не идёт в сравнение с первым боевым вылетом, таким трудным и выстраданным. Вот настоящее испытание, испытание способностей, нервов, мужества, воли. Ведь я еще сам не знаю, как поведу себя перед очевидной опасностью, выдержу ли, не струшу ли. Думаю, что нет, настроен решительно, но… дело покажет, чего я стою.

Полёт предстоял строем, звеном. Ведущий — командир звена Краснухин. Ведомый слева — Псарев, справа — я. Бомбы сбрасываем, ориентируясь по ведущему.

Перед взлётом — напряжение до озноба, но взлетели, собрались в строй, и всё встало на свои места. На миг я забылся, представил себе, что веду самолет в мирном небе, но длилось это очень недолго. Нам предстояло поразить цель.

Бомбить должны были железнодорожную станцию Гжатск. Летели под облаками, но перед самой целью облака кончились. Вот уже виден городок Гжатск. Впереди пересекающимся курсом очень близко прошел немецкий истребитель ME-109. Я его видел впервые. Штурман Рогозин возился с прицелом, но, заметив истребитель, бросился к носовому пулемету и открыл огонь. Открыл огонь и Вася с турельного пулемета. Ударили по врагу огненными трассами и другие самолеты. Показался второй истребитель. Он прошел тем же курсом, что и первый, и по нему тоже стреляли. Всё это было для меня ново, но я следил за своим ведущим, повторял все его маневры.

Ведущий не дрогнул. Это успокоило меня. Но на всякий случай я сократил дистанцию — буквально «прилип» к нему.

Истребители больше не показывались. Мы приближались к цели. Заговорила зенитная артиллерия противника. В воздух полетели разноцветные «бусы» — мелкокалиберная артиллерия стреляла трассирующими снарядами, ведь мы летели на малой высоте, всего 800 метров. Нас всё плотней окружали комки дыма, похожие на головки одуванчиков. Вот и цель. Бомбы сброшены, мы разворачиваемся плотным строем и уходим.

По-прежнему бьют зенитки. Кругом рвутся снаряды. Страшновато, в груди холодеет, но впереди уверенно скользит самолет Краснухина и хладнокровие друга ободряет меня. Не знаю, как бы я себя чувствовал и как держался, будь в этой обстановке один.

Цель позади. Опасность миновала, и я почувствовал себя другим человеком. Появилась уверенность в своих силах и, самое главное, произошла разрядка того огромного нервного напряжения, в котором я находился многие дни и недели.

Мне не терпелось услышать мнение Саши, и едва мы ступили на заснеженное поле аэродрома, я спросил:

— Ну, как?

— Плохо, — ответил Саша.

Я сник.

— Ну что вы, ей-богу, прилипли ко мне оба, как на параде. При встрече с истребителями плотный строй — плотный огонь, это правильно, а когда бьют зенитки, идти плотным строем уже ни к чему: одним снарядом могут поразить всех. — Саша помолчал и добавил: — А в общем, молодцы. Получилось неплохо, цель поражена. А тебя, Степан, поздравляю. Зенитчики били, должен сказать, очень крепко, так что ты получил настоящее боевое крещение.

Я был счастлив. Хотелось петь или кричать что-то восторженное. И еще я был горд тем, что в этот первый бой меня вёл мой лучший друг Саша Краснухин. Для нашей дружбы это было символично.

Итак, я добился своего. Я — боевой летчик, теперь только бы не подкачать. Взволнованный до глубины души, я сразу же после полёта поделился своей радостью в письме к семье, которая находилась в эвакуации в Челябинской области. А вскоре боевые вылеты стали для меня буднями.

Полёты строем практиковались не часто из-за низкой облачности, и уже на следующий день на ту же цель самолеты летели в одиночку. Противник тоже не дремал. Несколько наших налётов на Гжатск заставили его усилить оборону. На третий или четвертый день при подлёте к цели мы встретили мощный заградительный огонь. Ложась на боевой курс, я увидел дыру на правом крыле, затем снаряд разорвался в хвосте. После сбрасывания бомб последовало еще два попадания — в кабину штурмана и в кабину стрелков.