Борис Костюковский - Жизнь как она есть Страница 13

В один из этих дней мама вспомнила о поручении тети Дуси, дав ключ от ее квартиры, послала меня, Марата и свою младшую сестру Ларису принести, если сможем, баул и сундук.

За один раз мы втроем, то и дело отдыхая, донесли сундук. В нем было, в основном, мужское белье, верхняя мужская военная и гражданская одежда, отрезы материалов.

Вторично мы пошли только с Маратом: баул был меньше, и мы вполне справились с его доставкой.

Вот тогда-то мы и увидели на окне в квартире тети Дуси авоську, в которой были сложены детские одежки, бутылочка с молоком, уже прокисшим, что-то еще из продуктов — не то пирожки, не то бутерброды, а в самом низу, завернутый в газеты, без кобуры, лежал браунинг с полной обоймой. Мы его вынули, а все остальное оставили. Квартира еще дышала человеческим теплом, недавним уютом. Дверь мы снова закрыли на ключ и ушли.

Очень уж обрадовались мы с Маратом своей находке.

…Не забыть, как в Станькове появились первые фашисты (я не считаю десантников).

Я спала днем, потому что ночью мы, девчонки и мальчишки, дежурили на улицах деревни.

Меня разбудила мама (это было 28 или 29 июня), прижала к себе и заплакала.

— Доченька, Адуля, фашисты уже в деревне. Мы теперь под их властью…

Мама рассказала, как они выглядят, как ведут себя, как их встретила одна женщина «хлебом-солью» («Дрянь и продажная шкура», — с омерзением сказала мама).

Фашисты расположились в бывшем имении графа Чапского, рыскали по деревне, грабили.

Наш лесник Лукашевич даже куплеты сочинил по этому поводу, один из них я помню: «Дай мне яйца, масла, шпек, я нерусский человек».

А назавтра, ничего не зная, в Стаиьково зашли наши бойцы. Их было одиннадцать человек вместе с младшим командиром. Они спокойно держали путь в деревню.

Увидев это, мама выбежала им навстречу.

— Товарищи, куда же вы? — окликнула она. — У нас в деревне немцы!

Они даже опешили: как — немцы? Не может быть!

Я подтвердила мамины слова. Благо что наш дом крайний и дверь выходит не к деревне, а к лесу, — мама пригласила их всех зайти во двор, чтобы с улицы никто не заметил.

Это было ранним утром, погода стояла изумительная: солнечное, мягкое, влажное тепло.

Уставшие и голодные наши «гости» расположились за домом у погреба. Мы с мамой на скорую руку сварили картошку и какой-то борщ, покормили их.

Теперь встал вопрос: как их всех переодеть? Мама вынула из сундука тети Дуси два гражданских костюма. Их хватило, чтобы переменить внешний вид четырем солдатам: надевали или брюки, или пиджак.

А еще семь человек?

Мама недолго раздумывая села за машинку и, как смогла, сшила из отрезов тети Дуси брюки и рубашки.

А я в сенях на примусе в бельевой выварке красила в черный цвет еще два солдатских костюма, так как материала явно не хватало, да и времени не было.

К вечеру костюмы высохли и стали какие-то пегие, коричнево-черные.

Как бы там ни было, а одиннадцать человек преобразились, выглядели, правда, немного смешно, но вполне штатскими. Ну, а если у кого-то брюки или гимнастерка оказались защитного цвета — это не беда: в такой одежде ходили многие колхозники.

Ночью они ушли. Мы с Маратом проводили их через шоссе к лесу, рассказали, как идти лесом на восток.

Они решили во что бы то ни стало пробиться к своим.

Говорили тогда, что бои идут где-то на Березине, под Борисовом, километрах в 120–130 от нас. Эти сведения мы, конечно же, сообщили солдатам. Они уходили с оружием.

Что бои шли недалеко, было ясно и без наших слов — канонада докатывалась сюда.

Потом часто заходили в наш дом убежавшие из плена, особенно из концлагеря Негорелое, что был устроен всего километрах в семи от Станькова. Мы их прятали, кормили, переодевали, доставая кое-что у соседей, которым мама доверяла.

…Помню, пришел один, еле передвигая ноги от голода, держась за заборы. Вошел в дом и упал.

Мама дала ему съесть только маленький кусочек хлеба и одну картошину. Я подумала: неужели она начала жалеть бульбу?

Она молча постелила ему тут же на полу, и он спал, не просыпаясь, почти сутки. Мама объяснила мне, что такому истощенному сразу наедаться нельзя.

Когда он начал шевелиться, мама дала ему какие-то капли и стакан кипяченого молока.

Нашлось у нас немного крупы, и я сварила жидкой каши.

Оборванный, грязный, измученный, на одной ноге рваные раны от укусов овчарки — такой он лежал на полу.

И снова я бегала к фельдшеру Русецкому, и снова он приходил вечерами и делал перевязки. Одеть нашего нового «гостя» было не во что: и дома, и у соседей мы подчистили все. И тогда я попросила своего одноклассника Костю Бондаревича, он принес какие-то старые брюки.

Товарищ этот прожил у нас дней десять, а как и куда ушел, не помню.

В начале августа Марат принес весть, что фашисты схватили Комалова и Дядиченко и держат их взаперти в графском каменном склепе.

В первые дни войны в Станькове начали появляться так называемые «приписники», бывшие военнослужащие, особенно те из них, кто служил когда-то в нашем городке и знал здешние места и людей. Почти в каждом третьем доме были такие люди, их «приписывали» в члены своих семей; многим так спасли жизнь, называя сыновьями, мужьями и братьями. Позднее некоторые из них партизанили, некоторые уходили на восток, но я не знаю ни одного случая, чтобы кто-нибудь из этих людей стал предателем или полицаем.

Баба Мариля тоже приютила у себя двух молодых ребят — Николая Комалова и Сашу Дядиченко, служивших еще совсем недавно в 59-м стрелковом полку недалеко от Станькова.

Эти ребята («сыновья» бабы Марили) очень часто стали бывать у нас и, как я потом узнала, вели какие-то серьезные разговоры с мамой.

Не знала я тогда и того, что они с помощью Марата прятали на кладбище оружие.

Мама сразу решила, что ребят этих надо как-то спасать.

Задержали их прямо на улице без документов, а у бабы Марили осталась справка на имя Комалова, что он лежал в начале июня в госпитале по поводу хронического ларингита (ему удаляли гланды), и фотография Дядиченко еще до армии, в гражданской одежде. Она была им подписана.

Мы с мамой думали, гадали, что сделать; в «жены» ни одна из нас не годится. Потом я сбегала за маминой сестрой Ларисой, и мы ей предложили такой план: она идет в комендатуру и рекомендуется женой Дядиченко (для этого мы на его фотографии пишем над подписью: «Дорогой жене»). Я же — как «сестра» Комалова — являюсь туда с его справкой, в которой дату выписки из госпиталя подправили на 21 июня.

Прежде всего я сбегала и узнала, нет ли в комендатуре Опорожа, он теперь все время толкался там. Надо ли говорить, как мы боялись этого человека!