Геннадий Геродник - Моя фронтовая лыжня Страница 13

Взять хотя бы наших главных силачей - Авенира Гаренских, Мусу Нургалиева, Родиона Анкудинова. На разгрузке вагонов с пяти-шестипудовыми мешками играючи справляются, а с турником и параллельными брусьями не ладят. Даже начальный минимум - шесть подтягиваний - пока что не могут одоь.

Отставание на уроках физподготовки сильно бьет по самолюбию многих могучих чалдонбатовцев. На первых порах отношение к спортивным снарядам у них критическое. Дескать, и это лишнее; и это не понадобится. Где на фронте встретится такая ситуация, чтобы пришлось делать "волны", которые с таким трудом даются на брусьях? Зачем устраивать цирк, выламываясь на турнике?

Но при составлении программы физподготовки высшее начальство с нами не советовалось. Вертеть "солнце" на турнике оно не заставляет, но подтягиваться на перекладине столько-то раз - обязывает. Эта же программа предусматривает прыжки через "козла" и "кобылу".

Кстати, вот она, эта упрямая скотина. Стоит, растопырив в стороны ноги. Историки утверждают, что лошадей и коз предки приручили еще в доописные времена. Видимо, так оно и есть. Но что касается "кобыл" и "козлов", то их обуздывают и поныне. Усесться верхом на необъезженном мустанге и удержаться на нем для ковбоя уже победа. Для нас же сесть верхом на "козла" или "кобылу" полная неудача.

"Козла" я приручил в педучилище, с "кобылой" поладил в университете. Но с тех пор прошли годы. Как дело пойдет сейчас?

Итак, моя очередь. Разбег, толчок ногами и руками и - гоп! "Козел" остался за мной. Ура, победа! Знать бы такое петушиное слово, чтобы и "кобылу" покорить... Разбег, толчок ногами и руками, гоп - и... сижу верхом. Как Дон-Кихот на своем Росинанте или Александр Македонский на Буцефале.

Вокруг раздаются смешки. И хоть бы одна сочувствующая физиономия! Посмеиваются даже те, для кого и "козел" - проблема. Особенно ехидно хихикает Итальянец. А ведь он до меня уже несколько раз на "козле" посидел.

А для Авенира Двухэтажного ни козлиной, ни кобыльей проблемы не существует. Оба снаряда свободно проскальзывают у великана между ногами. Даже зазор остается.

Наибольшими симпатиями у нас пользуется бум. Польза от упражнений ни у кого не вызывает сомнений: ясно, что на фронте по бревнышкам да по кладкам придется перебираться через ручьи и канавы. И отстающих по этому снаряду у нас почти нет.

Философ комментирует каждый вид упражнений. Вот и сейчас, у бума:

- Так это ж пустяк, детская забава! Вот у нас на сплаве с бревна на бревно приходится перескакивать. И все они склизкие, и каждое на плаву. А это бревно стоит недвижимо.

На учебном плацу раздается многоголосица всевозможных команд и рапортов. Слышен глухой топот сотен ног, обутых в кожаные, кирзовые и резиновые сапоги, в легкие городские полуботинки. Из чалдонбата в трудной учебе выкристаллизовывается боевая воинская часть.

По-па-ди! По-па-ди!

По особому расписанию ходим на стрельбище. Это уже вне пределов части. Помню, до войны на мишенях для стрельбы из боевой винтовки изображение человеческого бюста было сильно стилизовано, вместо головы какая-то бесформенная болванка. Теперь наш смертельный враг известен. Даже слишком хорошо известен! И голова на мишенях приняла вполне конкретные очертания: разбойничья фашистская рожа и увенчанная рожками каска.

По-па-ди! По-па-ди! По-па-ди! - напутствует хорошо знакомой мелодией горнист. И еще одно напутствие. Вернее, это страстный призыв, повеление. Перед глазами стоит женщина с плаката "Родина-мать зовет", который недавно повесили в красном уголке. Она держит лист с текстом "Военной присяги".

На огневой рубеж одновременно выходит по шесть стрелков. В нашей шестерке Гаренских, Федоров, Фунин, Нургалиев, я, Воскобойников. По команде ложимся, принимаем удобную позу.

- Заряжай!

Досылаем в патронник первый патрон.

- Огонь!

Мы отстрелялись успешно, "в молоко" не угодила ни одна пуля. Эти мишени послужат еще нескольким шестеркам, поэтому все пробоины старшина перечеркивает химическим карандашом. Философ по этому поводу шутит:

- Однако приедем на фронт, так на живых фрицах экономию разводить не станем!

Глафира Марковна

Возле учебного плаца стоит несколько деревянных домиков, к которым примыкают небольшие сады и огороды. Грядки поздней осенью выглядят неряшливо и уныло. Валяется неубранная картофельная ботва, торчат капустные кочерыжки, кое-где стоят с пожухлыми листьями будылья обезглавленных подсолнухов. Пользуясь тем, что в такую пору года никто не занимается прополкой, пышно растут сорняки, особенно лебеда, осот и чернобыльник.

Неказистые избушки привлекают солдат своим домашним уютом. Во время перекуров мало кто остается на плацу, скажем, у бума или проволочного заграждения. Солдаты группами собираются у заборов, калиток, палисадников.

Особенно многолюдно бывает у домика одинокой старушки Глафиры Марковны. Во дворе у нее опрятный колодец, рядом на скамейке - ведро и алюминиевая кружка. Возле калитки, на улице, удобная скамейка. Из палисадника пряно пахнет прихваченными заморозками цветами. Хозяйка приветливая и разговорчивая. Ее "перекуры" часто совпадают с нашими.

Стоит Глафира Марковна в калитке или присядет на краешек скамейки, сострадательно смотрит на нас. И обязательно посочувствует. То ветер студеный, то дождь идет, то старая усомнится в сытности казенных харчей.

Сегодня старушка завела разговор о занятиях на плацу.

- Ох, сынки, сынки мои! Погляжу я в окошко - и заплачу. Уж вас так дрючат, так дрючат, как цыган медведя на ярмарке. Вить не школьники, слава богу, мужики в самом соку, а вас вон как выламываться заставляют!

- Ничего, Глафира Марковна, это нам на пользу пойдет, - успокаивает старушку Федоров. - Как говорил Суворов, трудно в учении, зато легко в бою.

- И то правда! - соглашается старушка. - А все равно жалко мне вас.

В другой раз, крепко пригорюнившись:

- Чует мое сердце, скоро вы шух-шугель отсюдова! - Выразительный жест в сторону запада. - Зашила бы я каждому по святому образку в шинелку, да где их наберешься на всех вас? И не помогают образки-то... Мужика свово, Тимофея, когда на японьску угоняли, матери божией припоручила. Сына Сергея, когда на гражданьску шел, со святым Георгием отправила. И ни тот, ни другой не возворотились. Я уж без образков-то, своим материнским словом благословлю вас...

Доброволец Тишка

Я назвал Глафиру Марковну "одинокой старушкой", но это не совсем так. Есть у нее дойная коза Фима и молодой козел Тишка.

Фиму Глафира Марковна или сама пасет, не выпуская из рук веревки, или привязывает веревку к загнанному в землю колышку.

- Уж она такая пройда у меня, такая пролаза! - иногда жалуется бабка на свою козу. - Ни на минуту не могу отпустить одною. Мигом в чужой огород вопрется. У соседки цвет, ваньку мокрого, на подоконнике сожвакала. Видать, горький он, ванька мокрый, противный, а она все равно сожвакала. Для нее, коли чужое да краденое, так послаще капусты.