Ф. Савицкий - Иван Никитин. Его жизнь и литературная деятельность Страница 13

“Вы ставите меня в разряд торгашей, которые ради приобретения лишнего рубля не задумаются пожертвовать своею совестью и честью. Неужели, мой друг, я упал так низко в ваших глазах? Неужели я так скоро сделался негодяем из порядочного человека? Если бы во мне не было признаков порядочности, я уверен, вы не сошлись бы со мной так близко… Грустное превращение! Вот к чему меня привело открытие книжного магазина! Итак, мои слова: пора мне удалиться и отдохнуть от сцен, обливающих мое сердце кровью, – были ложью; мое желание принести некоторую долю пользы на избранном мною поприще – было ложью; моя любовь к труду безукоризненному и благородному – была ложью… Неужели, мой друг, все это справедливо?”

Встревоженный известиями Придорогина о плохом состоянии здоровья Никитина, Второв советовал ему, продав магазин, купить хуторок и жить в деревенской тиши. Никитин отвечает, что для исполнения этого проекта нужно иметь больше денег, чем он мог бы выручить от продажи своего магазина, и что хозяйничанье в деревне напомнило бы ему ту неприятную возню на постоялом дворе, от которой он нашел спасение в своем магазине. Самый серьезный упрек, который делался Никитину, был тот, что он совершенно оставил писательство. “Что касается моего молчания, – отвечает он, – моего бездействия, которое, по вашим словам, губит мое дарование (если оно, впрочем, есть), вот мой ответ: я похож на скелет, обтянутый кожей, а вы хотите, чтобы я писал стихи! Могу ли я вдуматься в предмет и овладеть им, когда меня утомляет двухчасовое серьезное чтение? Нет, мой друг, сперва надобно освободиться от болезни, до того продолжительной и упорной, что иногда жизнь становится немилою, и тогда уже браться за стихи. Писать их, конечно, легко; печатать – благодаря множеству новых журналов – еще легче; но вот что скверно, если после придется краснеть за строки, под которыми увидишь свое имя”.

Таким образом, Никитину удалось отстоять свое детище– книжный магазин. Главным противником его в этой борьбе, как мы видели, был Придорогин. Несомненно, что намерения, заставлявшие его так горячо ратовать против магазина, были самые хорошие: он боялся, что в тине торговли погибнет дарование Никитина, которым он так восхищался, что его друг, его “милый Савка” обратится в прозаического кулака. И здесь, как и в других случаях, Придорогин обнаружил себя розовым идеалистом, неспособным мириться с грубой прозой жизни, к которой так близок был Никитин и по своему происхождению, и по положению. Это были две крайности, которые, однако, сблизила искренняя дружеская связь. После Второва из всех членов воронежского кружка наибольшее влияние на Никитина имел Придорогин. Такие люди, как он, сами обыкновенно непрактичные, с трудом пристраивающиеся к какому-либо делу, вносили в жизнь других людей чувство и инициативу, заставляли вспомнить о том, что выше действительности, – об идеалах. Теперь это уже исчезнувший тип доброго старого времени, произведение литературных и философских идей сороковых годов. Придорогин внезапно умер осенью 1859 года. Эта смерть была тяжелой утратой для Никитина. “Теперь в Воронеже меньше одним из самых лучших людей, – пишет он Второву. – Я хорошо знал моего друга, знал его горячую любовь к добру, любовь ко всему прекрасному и высокому, его ненависть ко всякой пошлости и произволу и – что же? Какой плод принесло ему все это в жизни? увы! Жизнь ничем его не вознаградила, ничего не дала ему, кроме печали, – и страдалец умер с полным сознанием, что сам он не знал, зачем жил”.

Горькое сознание бесцельности жизни действительно мучило Придорогина; оно запечатлено им в следующей стихотворной характеристике, сделанной незадолго до смерти:

Вся жизнь моя прошла бесплодно;Я целый век не жил – мечтал.Я не трудился, но других свободноЗа лень и праздность укорял.Я иногда брался за дело,Казалось, я любил его;За все я принимался смелоИ не кончал я ничего…

Многих огорчений, как мы уже видели, стоило Никитину открытие книжного магазина. Скоро, однако, дела его пошли так хорошо, что Никитин мог радоваться успеху своего предприятия, хотя по привычке всех торговцев и жаловался постоянно на плохие обстоятельства. Магазин сделался популярным среди воронежской публики. Сюда заходили не только за делом, чтобы купить что-нибудь, но и просто для того, чтобы потолковать с хозяином о разных разностях: о литературных новостях, о вопросах дня и пр. Нужно вспомнить, что это было время особенного оживления общественной жизни, вызванного подготовлявшимися тогда реформами императора Александра II. Новые общественные вопросы, поставленные этими реформами, были всеобщей злобой дня; о них везде говорили, спорили; они вызывали восторг или опасение. Магазин Никитина сделался своего рода литературным клубом, куда собирались самые разнородные элементы общества, от низших до высших. Навещал его, между прочим, и новый воронежский губернатор, граф Д. Н. Толстой, как известно, давнишний знакомый Никитина и первый издатель его сочинений. Никитин был доволен, видя такое общее внимание к себе, в то же время был не внакладе и как купец, получая значительную выручку от продажи. Стоя за прилавком своего магазина, он мог с чувством самодовольства думать о себе так, как однажды написал в письме к Второву: “Вот ты был дворник, жил в грязи, слушал брань извозчиков; теперь ты хозяин порядочного магазина, всегда в кругу порядочных людей…” Весь доход с постоялого двора теперь получал отец Никитина, который, нужно заметить, кстати, хотя и называл теперь сына “первостатейным купцом”, но, подгуляв, по-прежнему набрасывался на него с упреками: “Через кого пошел ты в люди и стал хозяином?” Новая жизнь, постоянное погружение в меркантильные интересы магазина, торговля, к которой Никитин относился с таким увлечением, само собой разумеется, не благоприятствовали литературной производительности. Действительно, 1859 год – год открытия магазина – был самым бедным в литературной деятельности Никитина. Правда, причиной этого могло быть и его крайне болезненное состояние в этом году. Биограф Никитина и его восторженный (но не всегда беспристрастный) почитатель, М. Ф. Де-Пуле, говорит об “изумительном росте” духовных и литературных сил поэта в последние три года его жизни. Но этот рост ни в чем, однако, не выразился. Напротив, можно сказать, что издание “Кулака” в конце 1857 года было кульминационным пунктом в развитии таланта Никитина. Дальше начинается если не упадок, то, по крайней мере, ослабление литературной деятельности. Понять это довольно легко. В первые годы после вступления на литературное поприще Никитин находился под влиянием кружка, способствовавшего развитию его умственных интересов, не дававшего заглохнуть лучшим, благородным и высоким стремлениям, которые проза и грязь окружавшей его жизни всегда готовы были поглотить. Мы видели, как ревниво оберегали эти задатки в Никитине Второв и Придорогин в момент открытия книжного магазина. Влияние кружка Второва на Никитина, даже умственная опека его, несомненно, были очень сильны и благотворны. Те дружеские, чуждые мысли о неравенстве отношения, в которых находились с Никитиным Второв, Придорогин, Де-Пуле и др., нисколько не противоречат этому: авторитет их, помимо воли может быть, создавался сам собой, в силу неодинакового умственного развития и, наконец, самого общественного положения этих лиц и поэта-дворника. Говорить поэтому о полной умственной самостоятельности Никитина, обладавшего поначалу ничтожным образованием (два класса семинарии) и знанием жизни, почерпнутым на постоялом дворе, невозможно. Вот почему четыре года, проведенные Никитиным среди кружка, были лучшими годами в его поэтической деятельности. Под влиянием первых успехов и при заботливой поддержке просвещенных друзей в Никитине укрепилось сознание своего дарования, и теперь, не гонясь за лаврами других поэтов, которым он вначале стал подражать, он берет темы для своих стихотворений из той сферы, которая ему близка и хорошо знакома. Но прошли эти годы, и воронежский кружок распался. Людей, оказывавших столь положительное влияние на жизнь Никитина, не стало: одних не было в живых, другие были далеко. В жизни поэта-мещанина произошел новый переворот: он сделался более самостоятельным, достиг материального довольства, стал “первостатейным купцом”, но… предсказание Придорогина: “Не могут ужиться в одном человеке торгаш и поэт – одно что-нибудь непременно убьет другое”, – в значительной мере исполнилось: торгаш начал брать перевес над поэтом. Умственная энергия тратилась на коммерческие расчеты, сила и свежесть чувства подавлялись мелочными и прозаическими заботами о барыше. Прежний Никитин, воспитанник Белинского, смотрел с пренебрежением на “грязь действительности”, от которой он тщательно оберегал свой поэтический дар, не дававший ему покоя на грязном постоялом дворе, среди извозчиков. Никитин-купец уже свысока смотрит на свою литературную деятельность, которую прежде он считал таким высоким призванием. В это время он занимался пересмотром своих произведений для второго издания, предпринятого Кокоревым под редакцией Второва. “Признаюсь вам, – пишет он Второву, – я почти ничем не доволен: что ни прочитаю – все кажется риторикой. Грустно! Видит Бог, многое писалось от души”. На совет Второва выставлять года под стихотворениями, чтобы можно было следить за развитием таланта, Никитин скептически восклицает: “Боже сохрани! Где оно, это развитие? Все суета сует! Если я в самом деле подвинулся сколько-нибудь вперед, заметят и без цифр”.