Валерий Шубинский - Азеф Страница 13

Московское охранное отделение в это время — не по формальной иерархии, а по факту — стало главным в России. Из Москвы осуществлялось руководство полицейскими операциями, проводившимися в разных уголках империи — от Западного края до Сибири. Это было связано с личностью человека, возглавившего Московское отделение в 1896 году, Сергея Васильевича Зубатова.

Мы уже упоминали его имя. Да, тот самый Зубатов, который стал полицейским агентом от обиды на обман, на пренебрежение его и его семьи безопасностью. Сначала — секретным сотрудником. Потом, после «разоблачения», официальным чиновником. Карьера Сергея Васильевича, человека даже без аттестата зрелости (отец забрал его из гимназии: ему не понравилось, что сын водит дружбу с евреями), но очень начитанного, была стремительной. Московскую охранку он возглавил в 32 года.

Зубатов был полицейским профессионалом высшего класса, сравнимым с Судейкиным, но гораздо более высокого нравственного и культурного уровня. Он защищал российскую монархию, потому что был принципиальным противником кровавых потрясений. Возможно, в республике он был бы стражем республиканского порядка и грозой монархических заговорщиков. Впрочем, ничего особенно «грозного» в этом мягком человеке на первый взгляд не было. Он предпочитал репрессиям то, что позднее в СССР называли «профилактикой». Он вел с арестованными задушевные разговоры, склоняя их если не к «сотрудничеству», то к диалогу. Довольно часто это удавалось.

Вдобавок к нравственно-политической составляющей в распоряжении Зубатова имелись самые современные по тем временам методы и средства проведения сыскной работы (например, дактилоскопия), была образцовая служба наружного наблюдения, организованная начальником московских филёров — Евстратием Медниковым. На фоне патриархального разгильдяйства, царившего в охранке по всей России, Московское отделение заметно выделялось. Это не говоря о сексотах, с которыми Зубатов учил своих подчиненных обращаться бережно, смотреть на них «как на любимую женщину, с которой находитесь в тайной связи… Один неосторожный шаг и вы ее опозорите»[38].

Идеалом Зубатова была надсословная монархия, играющая роль арбитра в споре социальных групп и политических партий. Он был практиком; идеологом тут был Лев Тихомиров, бывший террорист-народоволец, перешедший в правительственный лагерь. Если Плеве, его заместитель Дурново и другие неколебимые консерваторы стремились подавить любую инициативу снизу, то идея Зубатова была противоположна: не подавить, а возглавить. Рабочий класс, «четвертое сословие», может стать опорой революционеров? Стало быть, надо создавать рабочие организации под отеческим контролем полиции. Среди евреев «противоправительственные организации всегда находили наиболее энергичных и даровитых пособников»? Значит, надо специально работать с еврейскими массами — не в Москве, конечно, там их нет, а в Западном крае.

Результат оказался, однако, противоположен ожидаемому. Созданная под покровительством Зубатова Еврейская независимая рабочая партия приняла в 1903 году участие в организации массовой забастовки в Одессе. Зубатову (к тому времени уже главе Особого отдела Департамента полиции) это стоило отставки, а затем и ссылки. Харизматический священник Георгий Гапон, привлеченный Зубатовым к работе среди петербургских рабочих, после отставки своего патрона за считаные месяцы создал грандиозный профсоюз, изящно вывел его из-под полицейского контроля — и довел дело до 9 января 1905 года.

Дав толчок карьере Гапона, Зубатов, со своей государственнической точки зрения, ошибся. Так же ошибся он и в отношении Азефа.

Судя по всему, Сергея Васильевича заинтересовали дельные и точные показания гейдельбергского агента, и он решил предоставить ему новое поприще для работы.

Была одна проблема.

Иудеи с российским высшим образованием могли жить в России повсеместно. Иностранный же диплом не считался. Была одна лазейка: статус квалифицированного мастерового тоже был выходным билетом из черты оседлости. Инженер или врач с парижским или геттингенским дипломом поселялся в Петербурге, Вологде или Саратове в качестве нецехового ремесленника. Но не в Москве. В «исконно русской столице» генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович евреям-ремесленникам и «отставным нижним чинам, служившим по прежнему рекрутскому набору» в 1891 году вновь селиться запретил. Понятно, что евреев великий князь не любил вообще никаких, однако же еврейских магнатов (того же Лазаря Полякова, с которым его предшественник, князь Долгоруков, покидая столицу, прилюдно расцеловался на железнодорожном перроне) он не тронул, средний класс (купцов, интеллигентов) — тоже, пострадали только ремесленники и старые николаевские солдаты. Простые, трудовые люди, народ — как будто специально напоказ для революционной пропаганды.

Нет, конечно, Департамент полиции мог исходатайствовать (и исходатайствовал) право жительства для своего сотрудника. Но надо было еще как-то объяснить это его близким и знакомым.

Проще всего было бы, конечно, если бы Азеф крестился. Это, кстати, открывало бы ему в случае провала путь к официальной, классной, чиновничьей полицейской службе, как, например, Михаилу Гуровичу, ближайшему помощнику Зубатова.

Азеф, кажется, попытался прозондировать почву. Как-то он сказал жене: «А знаешь, я крестился». Любовь Григорьевна отреагировала резко. «Когда он в конце концов почувствовал, что я стала возмущаться всерьез, он расхохотался и говорит: как ты всегда веришь всему, что бы я ни сказал»[39]. В конечном итоге Евгений Филиппович объяснил жене, что право жительства в Москве выхлопотала для него компания, при условии, что он сдаст экзамены в Петербургском электротехническом институте. То же рассказывал и знакомым: что градоначальство дало ему отсрочку для сдачи экзаменов. Но почему-то институт, по формальным причинам, отказал ему в экзамене, что сделало его положение двусмысленным и небезопасным. Об этом он сокрушался в письме Ратаеву от 17 марта 1900 года.

Сначала в Москве Азеф занимался всего лишь проектированием электростанций, получая сравнительно скромное[40] жалованье 175 рублей в месяц, но «так быстро двигался по службе, что чуть ли не директором там стал»[41]. «Инженер я не скверный» — так написал он десятилетие спустя, мечтая (после разоблачения и краха) вернуться к своей первой профессии. Видимо, не то что не скверный, а просто очень хороший. Коллеги позднее с почтением вспоминали об «азефовских традициях», долго державшихся в компании. С его организаторскими способностями, с задатками лидера он и впрямь мог бы, вероятно, стать со временем директором — как Красин.