Анвар Исмагилов - Люди былой империи (сборник) Страница 13

Я, хоть и боялся, но что-то почуял и решил прослушать.

– Как дела у моря, Семёныч? – начал Бугримович.

– Вашими молитвами! – невозмутимо отвечает Трофимов.

– Ну-ну, – говорит капитан, у которого положение выше, чем у майора, – ты мне религиозную пропаганду не разводи! Как там мой протеже?

– Кит, что ли? Нормально, зализывает раны. Мы ему помогаем, так что вскорости можно использовать для военных целей.

– Это хорошо… – задумчиво произносит Бугримович. – Ты вот что… Песни поёт?

– А куда он денется? Поёт, конечно. Целыми днями только и слышно, брень да брень.

– Так. Ты его, главное, не спугни! Значит, задание такое: у него, по нашим данным, собран богатый материал по рок-музыке, и он даже какую-то статью написал! Читал её тут своим бабам на посёлке, Казанова хренов. Материалы в основном с Би-би-си да со «Свободы». Уразумел?

– Грамотные мы, барин.

– Вот то-то. Скорее всего тетрадь эта у него в тумбочке, так что на днях я подъеду, как освобожусь, и мы с тобой его, голубчика, тёпленького возьмём. А там посмотрим, кто громче петь будет. Накроем осиное гнездо западного разврата!

– Добро! – морским словечком бодро отвечает пехотный майор в морской форме пехотному же капитану. – Накроем!

– Ну все, до связи!

Трубки замолчали. Я выждал ещё пару минут, чтобы особисты не вздумали проверить, слушают их или нет, и вытащил шнуры. Признаться, мне стало не по себе. Сердце меня не обмануло: Женю ждут не просто крупные неприятности, а вполне конкретные сроки за антисоветчину. С другой стороны, если я побегу предупреждать, то рискую сам нарваться: откуда это он узнал? Через несколько секунд мне стало стыдно, и я успокоился.

После отбоя по привычке я пришёл в лазарет. Шура заваривал кофе. Мощная «Спидола» уже урчала голосом ведущего «Радио Свобода». Над морем приём шёл гораздо лучше, чем в городах Союза, где глушилки забивали «голоса» до полусмерти.

Сегодня передавали финал «Мастера и Маргариты», точнее те фрагменты, что не вошли в публикацию журнала «Москва». Мы слушали взахлёб. Дошли до лунной полосы, и тут я говорю Жене:

– Старик, за тобой завтра-послезавтра придут!

Женя почти не удивился. Только спросил:

– Кто именно?

Я молча ткнул в стену слева.

– А-а-а, – протянул Женя, – это мы давно догадываемся…

– И что будешь делать?

– Ты лучше скажи, откуда узнал?

Доктора в этот момент не было, ушёл в гальюн, и я тихо ответил:

– Прослушал на коммутаторе…

– Ни хрена ты даёшь! А если бы…

– Что «если бы»?! – завёлся я с пол-оборота. – Ты о себе давай думай! Хрена ли мне бояться? Меня уж сто раз и убивали, и сажали, и бить пытались. О себе думай, сукин кот, и тетрадь свою сожги. Они же тебя за твою рок-музыку с говном съедят! Короче говоря, я тебя предупредил, и смотри не сгори.

Женя закурил. Это не было принято в лазарете, но я промолчал: обстановка была нервная. Потом принёс тетрадь, и мы, горестно вздыхая, принялись рвать её на куски и жечь в докторской никелированной печке.

Женю пытались посадить, но поскольку вещдоков не было (перерыли все тумбочки в километре вокруг!), то, пригрозив карами – если что – отстали.

Через двенадцать лет Женя станет одним из первых кооператоров Липецка.

Донузлавский морской клуб на ул. Кантора (бывшая Морская), 1979 год.

Фото: GEO848 (http://www.westcrimea.info).

Циркуль Фиштейна

Матрос-первогодок Игорь Абрамович Фиштейн был горбонос, худощав и умен. Иду как-то с пляжа, отсмотрев и записав очередной закат на акварельную бумагу, смотрю – мужики животину мучат. Белая крейсерская роба на избиваемом матросе была особенно эффектна вечером – слегка фосфоресцирует в темноте. Годки обступили Фиштейна, тычут кулаками в живот, дёргают презрительно за гюйс, обрывают пуговицы.

– Отставить! – говорю. – В чем дело?

Меня не столько боялись, сколько уважали за буйный нрав и прямое подчинение комдиву. А ещё за знаменитую драку с морпехами. Расступились, глядят волками.

– Кто такой, – спрашиваю у салаги, – с крейсера, что ли?

– С «Ушакова», БЧ-раз. – Губы дрожат, но в глазах горит огонь.

– Откуда родом?

– Из Ростова-на-Дону.

Это мне понравилось. Обычно донские казаки прикидывались ростовчанами, чтобы выжить – урки в армии и на флоте пользовались особым расположением. Но пейзане прокалывались на фразе «я с Ростова». А расспросишь – живёт в Семикаракорске, а то и на хуторе Пузыревка.

– А ты где в Ростове жил?

– На Западном, на Стачке.

– Зема, – заорал я, – земеля!

Это был первый настоящий ростовчанин за все четыре года!

– Так, – говорю, – отвалить от борта, это мой корефан, беру его под своё крыло!

Отец Игоря был ни много ни мало директором Ростовского междугородного предприятия: пассажирские перевозки по области, Северному Кавказу и прилегающим областям Украины и России. Но, на беду сыну, Абрам Львович во время Отечественной войны командовал танковой ротой, ходил в разведку, и довольно резонно считал, что если он сам не погиб на Курской дуге, то его сыну ничего не грозит в мирное время. Недоросль Фиштейн из-за собственной лени не закончил индустриальный техникум, куда он приезжал на собственных «Жигулях», и отправился прямиком на «апельсиновый флот».

Из флотского экипажа он попал в учебку на крейсер «Ушаков» – кто там бывал, знает, что это такое, сгущать краски не буду. Например, белая парусиновая роба – удивительное изобретение русского гения! Кругом сталь, медь, мазут, снаряды, погрузка-разгрузка, продукты на камбузе, масло под пайолами, но к утру чтобы всё было чистое и белое.

Какой там стиральный порошок! Сыплешь комковатый фосфат натрия из коробки, погружаешь в раствор, роба шипит, покрывается пеной, и остаётся только ждать, когда высохнет. Не успеет – будешь ходить в мокром. Гюйс должен быть не просто чистым, но и выглаженным. Когда – не колышет!

Отбарабанив полгода, Игорь приехал в Донузлав, поболтался на тральщике, был отмечен как прилежный рисовальщик и списан на берег, в штаб бригады. Отдельная комната с видом на море, чертёжные приборы, тушь, гуашь, и… Циркуль!

Так мы назвали котёнка, найденного ранней весной на пустом плацу поздно вечером. Как он туда попал, будучи не более месяца от роду, – непонятно. Маленький пушистый зверь серой мурочной масти с огромными мохнатыми ушами, длинными белыми усищами и непропорционально большой головой. Ходил он как-то боком, хвост постоянно торчал кверху, и нрав был у нашего Циркуля непростой. Отъевшись и освоившись в чертёжной, котёнок рос на глазах, играл бумажками и шкертиками, а однажды даже попытался поймать одну из шнырявших по углам крыс и едва не был съеден. Мы выручили его из беды в последнюю минуту. Долго гладить себя Циркуль не давал: шипел и кусался, хотя и вполсилы. На коленях сидел ровно столько, сколько емухотелось. Однако мылюбили и такую скотину – всё-таки живое тепло! Матросы носили ему кусочки мяса с камбуза, и хотя вход в чертёжную был строго запрещён, Фиштейн позволял несколько минут посидеть и поиграть с котом.