Угодило зёрнышко промеж двух жерновов - Александр Исаевич Солженицын Страница 132

Заносчивый, безжалостный. Вероломство, хвастовство. Злословие, святошество. Мания величия, нападки фанатика. Невротические прелести помрачённой психики. Его психика глубоко затронута. Шизофрения. Паранойя.

Переброшенный в свободную Америку, с её цветущим, как я думал, разнообразием мнений, никак не мог я ожидать, что именно здесь буду обложен тупой и дремучей клеветой – не слабее советской! Но советской прессе хоть никто не верит, а здешней верят, – и ни один западный журналист и почти ни один «славист» не взял на себя честный труд поискать, найти: ну где-либо у меня подобное написано? сказано? а есть ли хоть гран правды в том?

Читаю рецензии дальше. – Теперь, с опубликованием «Телёнка», трудно его [Солженицына] любить. Его невозможно любить. Всё занят своим (судьбой «Архипелага»). Проявляет ханжеское презрение к диссидентам. Запас презрения у него неисчерпаем («поношение» братьев Медведевых и Чалидзе). В изгнании оказался неблагодарным гостем: критикует страны, давшие ему возможность говорить. (Нет, надо только льстить им.) Нападает на приютившую его страну и на руководителей своей прежней страны. (Особенно обидно за тех барашков, за брежневских старцев!) Реакционная сила. Следует примеру Ленина. Великий русский аятолла. – Левейший «Нью Лидер»[310]: «Часть вины – на нашем правительстве, которое так некритически приняло Солженицына в свои объятья». – Но, может быть, всех превзошёл Макс Гельтман в еврейском журнале «Мидстрим»[311]: Солженицын «посвящает страницы своей полной родословной… – все крестьяне до того, что коровьим навозом почти замараны страницы…»

Ещё в январе 1964 сказал мне Твардовский (записано): «Огромный заряд ненависти против вас». Это за первый только год, как обо мне узнали вообще! Но вот – лишь теперь я это во плоти ощутил, – и шире, чем Твардовский тогда думал.

Когда выгодно использовать клевету – чем эти две мировые силы, коммунизм и демократия, так уж друг от друга отличаются? В разгоне на меня американцы смыкаются с советскими властями. Но даже и нет. В советской прессе травили меня догматическими мёртвыми формулами, совершенно не задевающими лично, в них была машинность безо всякого личного чувства ко мне. А скажем, обсуждение «Ракового корпуса» в московской писательской организации – так просто был образец терпимости, даже у неприязненных ораторов. Да даже на секретариате СП в распале боя меня не поносили с такой жёлчью, с такой личной страстной ненавистью, как вот американская образованская элита.

По-немецки: беда, бедствие, жалкое состояние – и чужбина – охватываются единым словом: das Elend.

Что ж, западная пресса меня когда-то превознесла – имеет право и развенчать. По русской пословице: на чужой стороне три года чёртом прослывёшь. У меня немного не так: сперва я перенёсся к ним как бы ангелом, но тут они быстро прозрели, и теперь уже чёртом я останусь до самого конца, не три года: Солженицын – пугало, Солженицын – вождь правого крыла. Да тот же «Мидстрим» со всей серьёзностью и предупреждает: «Вождь с усохшим фанатизмом мирского аятоллы, хотя и более талантливый, а потому более опасный, потребует [от нас] выдержанной и длительной борьбы». (Борьбы! – заруби на носу.)

(А я-то в 1973 кончал Третье Дополнение к «Телёнку» с распалённой уверенностью, что «смерть моя отрыгнётся» советским властям, «не позавидуешь»[312]. Да нисколько бы и не отрыгнулась: Запад вскоре же меня бы и забыл и смерть мою простил.)

Да и как писателя – понимали меня в столицах Штатов когда-нибудь? Ну, до сих пор были плохи переводы моих книг, – но вот же самый отличный перевод! Ничего не увидели. Ни одного суждения в уровень с предметом.

Но рядом с потоком записных колумнистов (плодящих сотни одинаковых статей, сразу по шири американской прессы) прорывались и письма читателей – и они-то увидели в «Телёнке» другое. Так, Томас Уолтерс из Университета Северной Каролины: «Если писателю когда-либо приходилось искать родину в самом себе – так это Солженицын».

Конечно, надо сделать ту поправку, что колумнистам невообразима истинная обстановка в Советском Союзе и температура тамошней борьбы. Ведь они такой борьбы никогда не испытали, им не вообразить, что она бывает горяче́й и быстрей военной. Им не узнать, что с меньшей устремлённостью и не пробить бетонной стены.

Но и те из них, кто был в Советском Союзе и мог бы что-то усвоить, – не усвоили. К навирным речам присоединил свою рецензию и знакомый нам Роберт Кайзер. Он кроме того искусился выступить как «личный свидетель»: и как моя книга одностороння, но и более: «в важных отношениях книга просто нечестна, о чём я могу из первых рук свидетельствовать». И какие ж это «важные отношения»? А вот. В «Телёнке» написано: «Американские корреспонденты [Кайзер и Смит] пришли ко мне без телефонного звонка» (то есть по тексту ясно: чтобы ГБ из прослушиваемого телефона не знало об интервью заранее, и тем более дня и часа его). И этот человек, ведь поживший под московским надзором, теперь притворяется непонимающим: «Выходит дело, мы просто зашли к нему, когда на самом деле мы пришли после сложной подготовки. Он планировал это интервью по крайней мере два месяца, что, по-видимому, хочет скрыть в своих мемуарах». (Но что видно каждому, кто прочёл это место в «Телёнке» открытыми глазами[313].) А раз одно такое искажение, то – «я опасаюсь, что и многие эпизоды в книге искажены, чтобы служить полемическим целям Солженицына».

Тут я (впрочем, с опозданием в год, лишь когда прочёл) не удержался, написал Кайзеру письмо: зачем уж такая личная недобросовестность? А что ж, был телефонный звонок? – ведь не было. Неужели ж Кайзеру не ясно, что речь идёт только о предохранении от КГБ? Если это не заведомая недобросовестность – прошу публично и в тех же газетах исправиться. (Уж не стал ему пенять ещё: в 1977 в «Вашингтон пост» он самовольно приписал мне, да в кавычках, как цитату, восхищение президентом Картером, которого я никогда не выражал. Этика американского журналиста? – надо сделать приятное новому демократическому президенту?)

Но разве они умеют исправляться, извиняться? Кайзер ответил: «Я согласен, ни один факт в вашем отчёте не неправилен. Но что я написал в рецензии – это то, во что я верю. Я должен остаться верен своим убеждениям и не вижу причин извиняться».

Итак, оставайтесь, читатели, при «живом свидетельстве», что «книга в важных отношениях нечестна»… И в руках таких созерцателей, гостящих в Москве, – судьбы тех, кто поднимается против всесильной власти!

И уж скажешь: зачем было «Телёнка» издавать в Штатах? Обошлись бы они без него, а мы без них.

Однако, сколько бы ни было искажений в этом